Под небом Парижа
Мелани  Кертис








Те, кто умеет слышать голоса цветов, утверждают, что бутон розы кричит от боли, прежде чем явить миру свою красоту. Разве не то же бывает порой с женщинами, прекрасными лицом и душой? Сколько горечи приходится испить, сколько страданий испытать, сколько преодолеть препятствий на пути к постижению себя и раскрытию своих лучших качеств…

Именно это происходит с героинями романов, представленных под этой обложкой. Обе они — художница Кристель и актриса Лиза Окли стойко принимают выпавшие на их долю испытания и с честью их проходят, заслуженно обретая свое место в жизни и, как высшую награду, — Любовь.






Мелани Кертис

Под небом Парижа





1


Кристель окинула быстрым взглядом соседей справа и слева. Так. Есть просвет. Пора выскакивать из этого заколдованного круга, мысленно скомандовала она себе. Тут же переключила передачу скоростей, надавила на педаль газа и решительно крутанула руль вправо, мысленно готовясь к возможному столкновению. Но ничего не последовало. Ни ударов по корпусу машины, ни ругани водителей, ни противного металлического скрежета обдираемых бортов. Проскочила. Слава Богу, обошлось. Она с облегчением вздохнула.

Ее старенький синий «пежо» вырвался наконец из пробки на площади Пляс Этуаль и выехал на авеню Гранд Армэ, удачно вписавшись в новый транспортный поток. Теперь уже по прямой, никуда не сворачивая. По авеню Шарль де Голль, через Сену по мосту Понт Нэйи, в район звездного скопления модернистских офисов Дифанс. К месту ее работы, к сдвоенному высотному параллелепипеду здания, стоящему в окружении оригинальных построек со звучными именами «Манхэттен», «Афины», «Аврора» и тому подобное. Все же удачная идея — не портить исторический облик города всякими архитектурными новациями и излишествами, а вынести все это в отдельный пригородный район, превратив его в своеобразную выставку современной архитектуры.

Кристель нетерпеливо вздохнула. Заметно разбухшее за два последних дня автомобильное стадо по-прежнему едва ползет, но главная опасность позади. Если не считать катастрофического опоздания на работу и ожидающих ее злобных нотаций со стороны непосредственного руководства. В лице вечно всем недовольной мадам Катрин Барбару. А чем она виновата? Опять не повезло с транспортом. Как это часто бывает в Париже, из-за очередной забастовки. На этот раз государственных служащих, включая работников метрополитена. На метро было бы гораздо удобнее добираться. Прямая ветка, почти что «от двери до двери», от дома до работы. Без дорожных проблем и лишней нервотрепки. А на машине лучше ездить по магазинам и на отдых. По крайней мере, в такие вот аварийные дни.

Кристель не могла отнести себя к категории опытных водителей. Она стала управлять машиной по необходимости, в связи с разводом. Бывший муж, как опытный адвокат и член коллегии таких же разбойников в юридических мантиях, естественно, оказался лучше подготовленным к процедуре развода. Нанять для себя специалиста такого же класса она не могла себе позволить. Поэтому из всего имущества ей досталась только эта старая развалюха на четырех колесах. Не удалось отстоять и права на квартиру. А может, ей просто помешала собственная порядочность. Не захотелось, чтобы посторонние люди копались в семейном белье. Защищала «священное таинство брака». Глупо, наверное.

Слава Богу, что хотя бы не пришлось делить детей. По причине их отсутствия. И это после семи лет брака. Детей не было из-за него. Медицинская проверка показала, что у нее с этим как раз все благополучно. И выступить с инициативой развода следовало ей самой. И намного раньше. А она, дурища, столько лет терпела этого фанфарона и эгоиста, жертвуя своим будущим и надеясь неизвестно на что.

Впрочем, если посмотреть с другой точки зрения, ей вообще-то крупно повезло. Выбралась из глухого провинциального гнезда в Бургундии, сумела прочно устроиться в Париже старым, немудреным, но безотказным женским способом — через замужество. Муж посчитал, что тем самым достаточно ее осчастливил. Остальное как бы не в счет. Простые житейские мелочи. В том числе и его любовницы, и его патологическая скупость, естественно, по отношению к жене. На тех, других, он денег не жалел.

Ладно, черт с ним. А то от таких мыслей невольно сжимаются руки на руле, до мертвенной белизны в костяшках пальцев, и темнеет в глазах. Так недолго и до аварии. И еще возникает желание кого-нибудь задавить. Кого-нибудь в адвокатской мантии.

Она припарковала машину в подземной автостоянке и поднялась на лифте в офис, который разделяла с кучей других сотрудников. В Европе активно прививается дурацкая американская мода — «прозрачность действий» на работе. Все сотрудники должны видеть друг друга и свое руководство, а руководство должно видеть, чем занимаются подчиненные. Система постоянной взаимной слежки и контроля. Чувствуешь себя как рыбка в аквариуме, окруженном стаей голодных и злобных кошек. Особенно с таким руководством, как у нее. Сегодня опять с самого утра ее ждет разнос. Повод более чем достаточный. Серьезное опоздание на работу. А то, что для этого были вполне объективные причины, во внимание не принимается. Мысленно она уже проигрывала возможные тезисы критического выступления руководства. Забастовки, пробки на дорогах и прочие форс-мажорные обстоятельства — это проблема подчиненных. Надо развивать в себе дар предвидения, вставать пораньше, выезжать заблаговременно. Тогда и опозданий не будет. Логика, конечно, железная.

Все это будет излагаться раздраженным тоном, со скорбной миной на потускневшем от возраста и постоянного недовольства лице, окаймленном короткими блеклыми волосами. Коренастая, оплывшая фигура, упакованная в строгий деловой костюм, дополняла нерадостное впечатление, возникавшее даже при кратком общении с этим столпом бюрократии, по ошибке принадлежащем к женскому полу.

По давно сложившейся привычке мыслить художественными образами Кристель представила себе, как могла бы передать образ мадам на полотне. Изобразить что-нибудь вроде Медузы-Горгоны. Черные извивающиеся змеи над искаженным от ярости красным лицом, узкие желтые глаза с вертикальными черными зрачками, ядовито-желтый фон. Трехцветная гамма, контрастно, без полутонов, сильными, быстрыми, рельефными мазками…

Она прошла к своему столу, отметив на ходу, что многие рабочие столы еще пустуют. Значит, она не одинока сегодня со своими проблемами.

На этот раз ей повезло даже больше, чем она могла надеяться. Ибо сама начальница появилась позднее ее на целых пятнадцать минут. Причем уже после звонка секретарши финансового директора компании, разыскивающего мадам для решения какого-то срочного вопроса. О чем Кристель с удовольствием той сообщила, естественно, с весьма участливым выражением на лице. Та злобно дернулась и даже споткнулась, но не стала комментировать вызов «наверх» и свое опоздание. Лишь буркнула что-то невразумительное, нечто среднее между «здрасьте» и «хорошо, учту».

Но, в любом случае, это хорошо. На какое-то время тучи над головой рассеялись, можно спокойно вздохнуть, попить кофейку и поболтать несколько минут с ближайшими соседками, которые тоже уже успели подтянуться на работу. Неплохое завершение трудовой недели. Ибо наступила пятница, несущая выходное настроение и предвкушение изобилия свободного времени. Целых два дня в собственном распоряжении. Может быть, сходить в Булонский лес? Уже давно она собиралась пообщаться с природой, полюбоваться цветами, яркой зеленью и трогательными детишками из школы верховой езды, гарцующими верхом на пони. Хотела сделать это пару месяцев назад, еще в период цветения каштанов, но тогда не получилось. Да, пожалуй, это удачная мысль. Если, конечно, повезет с погодой.




Кристель печально дожевывала предпоследний бутерброд из объемистого бумажного пакета, сидя в одиночестве на берегу озера Энферьер. Собственно говоря, есть особо не хотелось, но не тащить же заготовленную провизию обратно домой. Тогда эта унылая импровизация пикника станет еще более убогой и грустной. Разве возможен настоящий пикник в одиночестве? Хотя она даже захватила с собой маленькую бутылочку бордо, теперь уже опустевшую…

Погода тоже не настраивала на праздничный лад. Небо хмурилось с самого утра, лишь изредка пропуская на землю лучи солнца, но никак не могло разразиться дождем. Перед выходом Кристель даже раздумывала, а не остаться ли вообще дома. Посмотреть телевизор, разложить пасьянс, поиграть с Роландом — огромным, холеным и ленивым котом. Не слишком породистым, зато пушистым и приятного для глаз серо-голубого окраса. Но потом все же решила отправиться на прогулку, прихватив совершенно бесполезный маленький японский зонтик. Надо двигаться, надо общаться с внешним миром. Надо преодолевать апатию и смывать накопившуюся хроническую усталость — эту болезнь больших городов.

И, как будто откликаясь на эту мысль, с неба наконец посыпались капли теплого дождя. Вначале не спеша, по отдельности, как будто прощупывая дорогу, затем все быстрее и дружнее, а потом уже сплошной завесой, настоящим водопадом. Кристель с болезненным любопытством наблюдала за тем, как беспорядочно метались и разбегались под натиском стихии такие же, как она, отдыхающие, еще пару минут назад безмятежно восседавшие на лавочках и прямо на траве, под деревьями, или неспешно прогуливавшиеся по дорожкам. Кто-то надеялся укрыться под зонтиками, но большинство оказалось, как ни странно, не готовыми к такому повороту событий. Они пытались спрятаться под подручными средствами в виде пакетов, сумочек и развернутых газет.

А вот она решила продемонстрировать возможным зрителям житейскую стойкость истинной француженки из Бургундии. Все также задумчиво, не спеша, Кристель дожевывала бутерброд. Зонтик она даже и раскрывать не стала, понимая, что им от такого дождя не прикроешься. Уже заметно похолодевшие струи стекали по ее волосам и лицу, к счастью, не обремененному косметикой, по одежде, по пакету с последним оставшимся бутербродом. В Париже погода весьма капризна и изменчива, и вполне можно было рассчитывать на то, что излияние с небес скоро прекратится и на заполненном голубизной пространстве вновь расцветет лучезарное светило.

Но, похоже, это не скоро произойдет. А главное, некому восхититься ее стоицизмом. Окружающие по-прежнему всецело заняты собственным спасением. Какой смысл в таком случае продолжать демонстрацию, если у нее нет зрителей? Пора было подумать о возможных последствиях. Крепостью здоровья она никогда не отличалась. Так что, если не принять срочных мер, то затяжной насморк и надрывный кашель ей гарантированы. К тому же изливающаяся в изобилии небесная влага уже начала проникать под верхнюю одежду, впитываясь в белье, что само по себе было достаточно неприятно.

Кристель решительно поднялась со скамейки, достала из пакета последний бутерброд и красивым жестом швырнула его в озеро, как бы принося жертву обитающим в нем древним галльским водяным духам. Заодно внося свой вклад в развитие экологической среды путем улучшения питания местных рыб, уток, лебедей и другой водоплавающей живности.

На Кристель были легкие брюки и простые туфли с низким каблуком, и она решила пробежаться до ближайшей станции метро. Когда-то, в прошлой, провинциальной жизни она увлекалась спринтерским бегом, и у нее неплохо получалось. Была даже чемпионкой лицея. Правда, недолго. Появились другие увлечения. В том числе живопись, в которой ей тоже прочили успехи.

Но и с этим увлечением не очень удачно получилось. Из-за позиции мужа, который считал, что у жены может быть только одно увлечение — им самим. Странно, как это ему удалось ее очаровать поначалу и даже умудриться внушить эту идею в качестве непреложной истины. Просто затмение какое-то нашло. На целых семь лет.

Ее воздушный полет был прерван довольно прозаично, уже почти у входа в метро. Перепрыгивая глубокую лужу, она попала правой ногой в скрытую промоину и почувствовала резкую боль в ступне. Только этого не хватало. Похоже на вывих. Вспомнив давние уроки спортивного тренера, Кристель осторожно наступила на поврежденную ступню, чтобы проверить свои возможности. Да, это явно не перелом. По крайней мере, она вполне сможет добраться до дома самостоятельно. Хотя, конечно, крепкая мужская рука в данный момент не помешала бы. А еще лучше, сразу две мускулистые руки, которые подхватили бы ее легкое и стройное тело… А затем уверенно и бережно доставили его до самого дома, прямо на четвертый этаж, где она проживала вдвоем с подругой в сравнительно недорогой квартирке, расположенной в мансарде под самой крышей.

Кристель размечталась… Она тут же нафантазировала в придачу к мускулистым рукам такую же мускулистую шею, которую она обхватила бы своими изящными ручками. И широкую выпуклую грудь, к которой доверчиво прижалась бы ее упругая грудь. А над шеей возвышалась бы красивая голова с мужественным профилем, с чувственными, немного ироничными губами и с теплыми глазами, в которые можно долго и пристально смотреть, как в безоблачное и ласковое небо…

Ее спутник аккуратно опустил бы ее на кровать, которую она, кстати, так и не убрала перед уходом, поленилась, как обычно. Потом присел бы рядом, касаясь ее бедром, и она почувствовала бы излучаемую им сексуальную энергию…

Да, размечталась, одернула она себя. На твою деревянную кровать мужчине лучше не садиться. Или тут же развалится, или начнет издавать пугающие звуки, отнюдь не способствующие сексуальной гармонии. К тому же придется предварительно сгонять с этого спального агрегата наглого кота, который, похоже, официально включил его в свои территориальные владения. А это тоже чревато… При всей свой лености Роланд — животное хитрое, мстительное и изобретательное. Посягательство на личную собственность он без последствий не оставит. Не говоря уже о его ревности к прекрасной хозяйке. Настоящий кошачий мавр…

В этот момент взгляд Кристель случайно упал на тумбу с объявлениями и тут же машинально выхватил одно из них. Наверное, из-за буйной цветовой гаммы этого небольшого по площади листка. Читать было некогда, да и неудобно, стоя практически на одной ноге под дождем. Поэтому она просто протянула руку и сорвала этот листок, засунув его в промокший карман брюк. Потом можно будет разобраться, дома, в спокойной обстановке, что же в нем необычного. А пока надо решить, что делать дальше. Как добираться до дома. Где же вы, рыцари, воспетые в балладах и романах? Хоть бы один откликнулся, увидев растерянную, мокрую и хромую, но очаровательную парижанку. Похоже, молва о прирожденной галантности французов несколько преувеличена.

Пожалуй, даже слишком преувеличена, решила она после десяти минут бесплодных надежд на спасение. Ее молчаливый призыв о помощи, подкрепляемый скорбным видом, не возымел успеха. А кричать «Помогите, мсье!», хватать за рубашки и брюки пробегавших к метро мужчин мешало провинциальное воспитание с его допотопными принципами и правилами этикета. Из-за этого дурацкого воспитания она и мужа не сумела толком выбрать, и брак сохранить, и имущество разделить с выгодой для себя. Настоящая парижанка легко бы решила все эти проблемы — и с доставкой домой верхом на первом попавшемся мужчине, и с дележом имущества…

Нет, пожалуй, на метро самой не доехать, вздохнула Кристель. Придется потратиться на такси.




В квартире ее встретил приятный запах свежесваренного кофе. Ага, вернулась из очередного странствия по миру ее соседка по квартире и ближайшая подруга мадемуазель Женевьева Лас-си, стюардесса национальной авиакомпании «Эр Франс». Настоящая кофеманка. Будем надеяться, что одна, без очередного поклонника. Поклонники у этой изящной и яркой небесной пташки не переводились. «Моя маленькая колибри», так называл ее целых три месяца огромный, мускулистый и очень серьезный блондин — профессиональный теннисист, пока его не сменил еще более огромный и очень агрессивный полицейский офицер, спустивший предшественника с лестницы. Сам он в последний раз спустился по этой же лестнице всего через пару месяцев, сопровождаемый настоятельной рекомендацией «никогда не возвращаться» со стороны своей «дорогой Жени». А потом был… Впрочем, всех не перечислить.

Что ж, девушка ищет свое будущее, и процесс поиска продолжается. Кристель от души желала ей удачи. Наверное, она даже завидовала подруге, особенно ее беспечности и легкости в общении с мужчинами. Та легко сближалась с ними и столь же легко расставалась, без всяких душевных мук.

А вот у Кристель это не получалось. Опять-таки пресловутые недостатки в воспитании. Иди влияние наследственных генов. Патриархальные традиции старинного бургундского рода виноделов, хотя и не знатного, но гордящегося своей родовой честью. Это был род, в котором полагалось при выборе спутника жизни подходить к этому вопросу без всяких романтических глупостей и иллюзий — серьезно, основательно, прагматично. При этом выбор делался один раз и навсегда, окончательно и бесповоротно, с зароком перед лицом Господа быть вместе, «пока не разлучит смерть».

Жени, услышав шум в прихожей, не замедлила с появлением во всей своей миниатюрной и грациозной красоте. Видимо, появилась недавно, поскольку даже не успела сменить свой форменный наряд на домашнее платье или джинсы.

— Привет, Крис. Что-то ты неважно выглядишь. Как воробей из лужи. А почему хромаешь?

— Неудачный выбор времени и места для воскресной прогулки. И спасибо за мягкое сравнение. Могло быть хуже. Но я рада тебя видеть. Ты как раз вовремя. Придется поработать сиделкой.

— Что, так серьезно? — встревоженно спросила стюардесса. — Может, вызвать врача? Хотя я и проходила курс медицинской подготовки, от принятия родов до вправления вывихов, но это было давно и не подкрепилось практикой. Как-то все обходилось благополучно до сих пор. Не было возможности потренироваться. Да и потом, ты не пассажирка, мне тебя будет жалко использовать в качестве учебного пособия.

— Да нет, не надо. Обойдемся без врача. Ничего страшного. По-моему, просто потянула мышцы. Пара дней постельного режима и тугая повязка — и все пройдет. Единственно серьезная проблема — объяснение с моей начальницей. Наверняка заявит, что я специально это подстроила.

— Да, и что во время войны тебя бы расстреляли за саботаж и подрыв системы национального страхования, — весело подхватила Женевьева.

— Вот, вот. Именно так.

— Прими мои двойные соболезнования, дорогая. По поводу травмы и начальницы. Я тебе давно уже говорила, что пора поменять работу. При твоей внешности это несложно. Лучше устроиться секретаршей или помощницей к мужчине. К солидному бизнесмену, холостяку. Может, мне самой взяться за твое трудоустройство? И за твою личную жизнь. А то ты все откладываешь и откладываешь…

Мадемуазель Ласси продолжала бы и дальше свои нравоучения, уже сразу для двоих слушателей, поскольку к ним присоединился любопытный кот. Но вовремя вспомнила, с чего начался их диалог.

— Ой, извини, пожалуйста. Опять не вовремя лезу с нотациями. Давай переодевайся в сухое, а я тебе что-нибудь горячее приготовлю. Хочешь, омлет сделаю? Если у нас, конечно, есть молоко и яйца в холодильнике. Я еще в него не заглядывала.

— По-моему, есть. Но не беспокойся. Чашки кофе и булочки будет вполне достаточно. Я вчера как раз купила целый пакет круассанов с шоколадом. Еще остались и вряд ли успели зачерстветь. Попьем кофе вместе. И позаботься о коте заодно. Налей ему молока.

— Ладно. Как скажете, патронесса. Я вижу, что у тебя железная воля. А я вот ужасно боли боюсь. Ну ладно, Кристель. Я побежала. Омлет я все же сделаю. Одних круассанов будет маловато. Что-то в последнее время постоянно кушать хочется. Слава богу, на мою фигуру еда никак не влияет. А то представляешь, как бы я выглядела с моим ростом и моим аппетитом. Превратилась бы в шарик на тонких ножках.

Женевьева засмеялась, очевидно представив себе это умопомрачительное видение, и ускакала вприпрыжку в кухню, столь же миниатюрную, как и она сама, напевая на ходу очередной модный шансон.

Кристель осторожно, вдоль стеночки, добралась до спальни. Первичный запал прошел, и нога начала опухать и ныть все сильнее. Врач бы не помешал в этой ситуации. Может быть, придется и рентген сделать. Ладно, там видно будет. Все же не одна в квартире. Подруга не даст пропасть. Кстати, можно попросить ее и в банк позвонить, чтобы не объясняться самой с мадам Барбару и не портить себе нервы лишний раз. И неплохо бы смастерить какой-нибудь импровизированный костыль…

Стаскивая с себя промокшие брюки, она вспомнила о сорванном объявлении и полезла в карман. Осторожно достала скомканную пеструю бумажку и разгладила ее на колене. Да, ничего удивительного, что объявление привлекло ее внимание. Все семь цветов радуги, да еще с изображением мольберта и скрещенных кистей. И содержание довольно забавное. Некто, кратко подписавшийся Ф. Р., предлагает уроки живописи на индивидуальной основе человеку, который с детства мечтал стать художником, но был лишен этой возможности.

В объявлении был указан только адрес. Без телефона и без указания времени для возможных контактов. Даже странно. Что, у него есть возможность для общения в любое время суток? Готов к приему ночных посетителей? Даже как-то настораживает. Может быть, какой-то псих из бывших художников? Талант нередко граничит с безумием. Или обленившийся маньяк-людоед, не желающий тратить время на поиски жертв, бегая за ними по городу.

Кристель тут же вспомнила о своих занятиях живописью в гимназии. У нее было неплохое стартовое начало. Быстрое и успешное изучение азов ремесла. Карандаш и освоение передачи формы, пространства, объема, света и тени. Затем столь же быстрый переход на акварель, а потом и на масло. У нее неплохо получались портреты. В родной Бургундии, во многих домах родственников и знакомых, до сих пор висят ее картины. В том числе, естественно, и в доме ее родителей.

Она даже успела написать портрет мужа, который он небрежно похвалил, а потом предложил отослать ее родителям, чтобы они всегда могли лицезреть перед собой этот «суррогат» зятя. Слово-то какое подобрал для ее творчества. «Суррогат». Это он сам оказался «суррогатом» мужчины и мужа. Как это она сразу не разглядела? Впрочем, ничего удивительного, что юная и наивная провинциальная простушка была очарована блестящим, уверенным в себе и весьма красноречивым адвокатом из Парижа. Она очень быстро оказалась в его постели, затем под венцом, с последующим переходом в положение бытовой и сексуальной прислуги… Стремительно теряя надежды и увлечения, утрачивая свое «я», уступая его требованиям, сдавая позиции… Полная переделка личности. Еще пара лет такой жизни, и она превратилась бы в зомби.

Это в полной мере коснулось и живописи. Она даже не стала особенно возмущаться, когда он выбросил все ее рисовальные принадлежности. И совсем уж непонятно, почему не встала на дыбы, когда он выбросил ее рисунки и картины. Как он ей тогда объяснил, «во взрослой, семейной жизни надо заниматься серьезными вещами, а с детскими шалостями пора кончать».

Кстати, сейчас бы рисовальные принадлежности ей пригодились. Придется несколько дней провести в постели, и надо чем-то себя занять.

Читать не хочется… А что, если и в самом деле вновь попробовать рисовать? — вдруг мелькнула шальная мысль. Воспользоваться объявлением, как бы странно оно ни выглядело. Может быть, это знамение свыше? Внезапный ливень, неудачный прыжок, резкая боль, мимолетный взгляд, вцепившийся в яркое пятно на доске объявлений… Господь вразумил свою заблудшую дщерь и указал ей путь в сияющие небеса из земного болота? Обсудить это с подругой? Или не стоит? Что можно от нее ждать в такой ситуации? Поднимет на смех? Отсоветует?

Нет, пожалуй, все же не стоит устраивать консилиум. Новую жизнь надо начинать с самостоятельных поступков. Тем более, если это объявление окажется глупым розыгрышем… Нет, надо вначале самой все проверить и выяснить. А посоветоваться и потом будет не поздно. В зависимости от полученных впечатлений. На крайний случай, перед первым визитом можно будет оставить записку в запечатанном конверте с надписью «Вскрыть в случае моего таинственного исчезновения». Кстати, адресат проживает в районе Пасси. Сравнительно недалеко. Можно даже с травмированной ногой потихоньку добраться на своем «кабриолете».

Ее рассуждения были прерваны легким стуком в дверь. В комнату вплыла соседка по квартире с тяжелым подносом в руках, уставленным чашками с кофе и большим блюдом с дымящимся омлетом. Этот «кулинарный букет» был увенчан бутылкой ликера «Бейлис», привезенного стюардессой из Ирландии и хранившегося в кухонном шкафу как универсальное средство на случай болезней, стрессов и внезапного появления гостей.

— Извини за бесцеремонное вторжение, Кристель. Я решила, что не стоит тащить тебя на кухню. Попрактикуюсь в роли сиделки. Вдруг придется работу менять. Лишняя специальность не помешает. Как видишь, я тут прихватила нашу универсальную бутылку. Тебе это сейчас не повредит. В самый раз пойдет, пополам с горячим кофе, для снятия боли и защиты от простуды. Кстати, а что за бумажку ты прячешь? Тайное любовное послание? Брачное объявление? Для меня вакансии не найдется? Я сейчас совершенно свободна, как видишь. И торжественно обещаю, что не буду приводить в дом мужчин до твоего полного выздоровления.

— Спасибо за заботу. Я уже чувствую, как начинаю поправляться при одном твоем появлении. Это ты хорошо насчет ликера придумала. Давай выпьем за начало моей новой жизни. Ты была права, когда пилила меня за пассивное плавание по жизни. Выпьем за предстоящие хорошие перемены!




2


Кристель сняла палец с кнопки звонка и тут же почувствовала желание повернуться и убежать. Если бы, конечно, она могла бегать. Три дня в постели не способствовали окончательному выздоровлению, и передвигаться она могла только медленно, осторожно и на короткое расстояние. Например, до этой двери от собственной автомашины, припаркованной на тихой улочке всего в десяти метрах от входа в этот симпатичный особнячок.

Особняк был белоснежный, в два этажа, окруженный зеленой изгородью. Калитка оказалась не запертой, и Кристель прошла по усыпанной красноватым песком дорожке прямо к главному входу. Внутри, во дворе, были разбиты цветники. Сам дом отличался оригинальной архитектурой. Красная черепичная крыша посередине была разделена стеклянным покрытием, открывавшим природному свету свободный доступ в центр здания. Не похоже на обитель сумасшедшего художника. Район Пасси, когда-то обжитый нищими русскими эмигрантами первой волны, постепенно менял свое реноме и становился фешенебельным убежищем для состоятельных и удачливых в жизни людей.

Кстати, а кем могла оказаться эта загадочная личность, скрывающаяся под псевдонимом Ф.Р.? Почему, прочтя объявление, она решила, что это мужчина?..

Сердце Кристель стремительно прыгнуло куда-то вниз, к самым пяткам, как только она заслышала шаги человека за дубовой дверью. Явно мужские шаги. Ее ноги внезапно ослабели, с трудом удерживая тяжесть тела…

Однако она выдержала это испытание. Даже после того, как ее взгляд столкнулся с обжигающим взглядом пары прекрасных мужских глаз. Какого-то необычного фиолетового оттенка, с золотистыми искорками в глубине. Очень добрых, умных, понимающих и в то же время опасно интимных и откровенно сексуальных…

Кристель с трудом нашла в себе силы и заговорила, одновременно протягивая вперед руку с зажатой в ней разноцветной бумажкой.

— Я увидела ваше объявление. Если оно ваше, конечно. Я не ошиблась?

Она постепенно восстанавливала самообладание и способность видеть. Стоявший напротив мужчина оказался высоким и широкоплечим. Смуглое лицо с мужественными, немного резковатыми чертами. Длинные и темные вьющиеся волосы, небрежно отброшенные назад и распадавшиеся посредине головы на естественный прямой пробор. Одет просто, в джинсы, сандалии и светлую рубашку с короткими рукавами, плотно обтягивающую мускулистую грудь и мощные бицепсы на руках с широкими, натруженными кистями и длинными, музыкальными пальцами. Эти пальцы она заметила, когда он машинально отбросил волосы со лба назад и улыбнулся.

— Проходите в дом. Вы не ошиблись. И вы первая, кто откликнулся на мое объявление. — Он отступил на шаг назад и в сторону, давая ей возможность пройти в квартиру.

Голос был низкий, слегка хрипловатый. Он весьма странно подействовал на ее тело. Как будто теплые и сильные мужские пальцы пробежались по ее коже, вызывая эротический отклик. Это было приятно, этот струящийся сексуальный призыв… Но в словесном оформлении он пока никак не прозвучал. Слова были из обычного репертуара.

— Простите, не знаю, как к вам обращаться. Мадам или мадемуазель?

— Можно без формальностей, раз уж речь идет о мире художников. Зовите меня просто Кристель. А вас? В объявлении были только инициалы.

— Для вас просто Фери. Или Ференц, если полностью. Это венгерское имя. Я родился в Венгрии.

— В Будапеште? Или где-нибудь в окрестностях горы Токай?

— О, вы даже знаете местную географию? — насмешливо сощурился хозяин дома. — Были там когда-нибудь?

— Нет. Все гораздо проще. Ваша страна известна своими винами. Насколько помню, в Венгрии более двадцати винодельческих регионов. Мне их трудно выговорить. У вас очень трудный язык. Но кое-какие названия запомнились. Возможно, я их не очень правильно произнесу. Из белых вин, кажется, это «Фюрминт» и «Харслевю», а из красных — «Блюфранкиш» и что-то, начинающееся с «кек».

— Скорее всего, вы имеете в виду «Кекопорто». Как я вижу, вы разбираетесь в венгерских винах лучше, чем я.

— Да нет, не очень. Это мои близкие родственники занимаются виноделием и любят поговорить на эту тему. Поэтому мои географические познания в детстве были нередко связаны с винодельческими районами Европы и марками вин, — с улыбкой ответила она. — Надеюсь, я вас не разочаровала?

Похоже, что после первого шока она уже вполне пришла в норму. И мысленно отметила, как этот красавец-венгр с фиолетовыми глазами непринужденно ушел от расспросов о личной жизни. Видимо, он принадлежит к тому типу людей, которые не любят говорить о себе. Или которым есть что скрывать, тут же мысленно предостерегла она себя. Хотя на преступника он не похож. Что ж, пора переходить к обсуждению причины ее визита. Но инициативу беседы по-прежнему удерживал за собой мужчина.

— Вина — это довольно интересная тема. Правда, мне как-то непривычно обсуждать эту тему с женщиной. И, боюсь, я не слишком хороший специалист в данном вопросе. Так что, если решитесь всерьез заняться развитием своих творческих дарований, у вас будет что предложить мне в обмен. Обмен знаниями.

— К сожалению, я тоже не настолько уж хороший специалист по данной теме… Простите, Ференц, а вы преподаете рисование или живопись?

— Я не преподаватель, — усмехнулся собеседник. — Моя идея развития художественного творчества строится на другой основе. Но если у вас есть свои идеи и пожелания, то я готов их учесть. Пойти вам навстречу. И давайте все же вначале пройдем в дом. Там нам будет удобнее беседовать.

— Да, вы правы. — Кристель скользящим движением ладоней поправила юбку на бедрах и нервно нащупала расстегнутую пуговицу у ворота блузки. Одной вполне будет достаточно. Не слишком фривольно, но в то же время без зажатости…

Перед выходом она несколько раз переодевалась. Никак не могла решить, в каком образе появиться перед своим будущим наставником. То ли в виде свободной и раскованной творческой личности, то ли в виде скромной и прилежной «серой мыши». Она решила остановиться на чем-то нейтральном. Светлый шелковый костюм с короткой юбкой и жемчужного цвета блузка, застегнутая доверху… или расстегнутая наполовину. В зависимости от ситуации.

Так, вроде бы все в порядке. Жаль, что в холле нет зеркала. Она глубоко вздохнула и поспешила вслед за хозяином дома, в логово этого обольстительного великана, в другой мир, в свое новое будущее, мысленно восхищаясь своей смелостью и кляня свое сумасбродство.

Вначале Кристель почувствовала необычные запахи этого нового мира. Среди них доминировали гипнотизирующий запах сандалового дерева и сладковато-пьянящий аромат роз. Затем она отметила оригинальную планировку дома. Террасированного, как поля на горных вершинах, с множеством порталов, переходов и лестниц, с круглыми входами в помещения без дверей и небольшими промежуточными двориками, как в буддийских храмах. Много зелени и цветов в горшках на полу и на стенах. Преобладали розы, что объясняло их стойкий запах в атмосфере дома.

Мебель тоже была необычная. Бросалось в глаза ее весьма экономное использование, а также смешение эпох и стилей. Во многих комнатах ее почти не было. Только ковры или циновки на полу. Там же, где она была, преобладало что-то в древнегреческом или римском стиле, хотя попадались и восточные мотивы. Один из залов был предназначен для спортивных занятий. Похоже, здесь занимались восточными единоборствами. Кристель обратила внимание на плетеные циновки и коллекцию экзотического оружия, закрепленного на одной из стен и выставленного в углу, на специальной подставке.

Причудливо-эклектический стиль убранства придавал своеобразное очарование этому дому и создавал специфический настрой, ощущение какой-то отстраненности от мира, лежащего за пределами его стен.

Хозяин дома молча шел впереди, легко и уверенно, почти бесшумно, с грацией леопарда, не оборачиваясь и никак не комментируя открывающиеся ее взору виды. И все вместе — этот красивый и загадочный мужчина и его экзотическое окружение — пробуждало у нее ожидание чего-то необычного, предчувствие чего-то волнующего и радостного… Вот только быстрота его перемещений создавала некоторое неудобство для Кристель из-за поврежденной ноги…

Их путешествие по дому завершилось в просторной и светлой комнате на втором этаже, окна которой были распахнуты настежь и открывали вид на внутренний дворик-сад.

— Ну вот, мы и добрались. — Он повернулся к ней и повел рукой, как бы очерчивая контуры помещения. — Располагайтесь. В любом месте, где вам нравится.

Кристель огляделась, одновременно разглаживая гримасу страдания на лице и восстанавливая сбившееся дыхание. Надо было сказать ему о травме, чтобы не создавать глупые проблемы для обоих. А теперь, наверное, уже поздно говорить об этом, чтобы не ставить хозяина в неловкое положение.

Комната была отделана в необычной цветовой гамме. Весь пол покрывал зеленый ковролин с редкими вкраплениями цветов, имитирующий лужайку. Стены были обиты светло-желтой тканью с вытканными на ней стволами и листьями бамбука. Потолок расписан в небесных тонах с изображением на нем легких перистых облаков. Из мебели здесь были только несколько низких кофейных столиков, вокруг которых лежали многочисленные подушки различных форм и расцветок.

Легко сказать, располагайтесь, подумала она. Это не студенческая вечеринка, чтобы сидеть на полу, да еще в короткой юбке. Но что делать… Кристель решительно прошла в центр комнаты и опустилась на квадратную подушку, лежащую возле столика с видом на сад, подтянув юбку и подогнув под себя колени. При этом постаралась, чтобы столик прикрывал обнажившиеся сверх меры ноги.

Хозяин дома тут же бесцеремонно опустился рядом с ней, буквально в нескольких сантиметрах, хотя окружающее пространство вполне позволяло избежать такого вторжения в ее «личную зону». Насколько ей помнилось из краткого курса прикладной психологии для стюардесс, который ей изложила Жени, это расстояние должно составлять не менее пятидесяти сантиметров.

Она невольно напряглась, вспомнив уроки курса самообороны из того же источника и приготовившись в случае необходимости действовать решительно, с использованием наманикюренных ногтей, острых локтей и звонкого голоса.

Уроженец Венгрии тем временем тщательно рассматривал ее с головы до ног, откровенно задерживаясь взглядом на наиболее интересных, с его точки зрения, местах. Естественно, на тех, где остановился бы и любой другой мужской взгляд. Затем, явно удовлетворенный результатом осмотра, непринужденно продолжил беседу.

— Итак, Кристель, чем вы сегодня занимались? Неожиданный вопрос. Она даже переспросила, оттягивая время:

— Чем я сегодня занималась? Что вы имеете в виду?

— Я не думаю, что это сложный вопрос, — иронично заметил собеседник. — Считайте, что я просто хочу вас разговорить. — Его губы раздвинулись в поощрительной улыбке. — Не бойтесь. Я не покушаюсь на ваши девичьи тайны. Начните с простого. Можете рассказать, как ходили в магазин за молоком или с чем пили кофе на завтрак. Или что-нибудь про свою работу. Или о том, что любите читать. Мы можем также поговорить о вине. И подложите себе еще подушек. Так будет удобнее сидеть. Можно даже прикрыть ими колени, — усмехнулся он. — Чтобы не отвлекаться. Итак, я весь внимание.

Настырный инквизитор чувствовал себя совершенно свободно и, похоже, совершенно не собирался вникать в психологические нюансы воздействия своего поведения на гостью.

Что ж, ладно. Действительно, надо же о чем-то говорить. Начнем с простого. С работы. К увлечениям, маниям, фобиям и интимным деталям бытия можно будет перейти потом. Она еще раз посмотрела на интерьер садика за распахнутыми окнами, глубоко вздохнула и начала свою исповедь.

— Я работаю в крупной страховой компании, в районе Дифанс. В последнее время ассистентом у одной руководящей дамы. Работа несложная, но нудная и кропотливая, отнимающая много времени. Не замужем, разведена. Детей нет. Последние несколько дней в силу обстоятельств сижу дома. И у меня появилось время подумать о том, чем я занимаюсь, как проходит моя жизнь. Когда-то я неплохо рисовала карандашом и писала портреты маслом. Но пришлось бросить. Теперь хотела бы начать все сначала.

— Понятно, — задумчиво протянул сосед. — Про характер работы не спрашиваю. Представляю его воздействие на женскую психику. Моту предположить и побочные осложнения. Я имею в виду, ваши отношения с патронессой. Видимо, не сложились?

— Да, вы угадали. Впрочем, для этого не надо быть большим провидцем. Женщины редко уживаются друг с другом. Особенно когда одна является начальницей, а другая — подчиненной.

— Очень донимает?

— Да нет, терпимо. — Почему-то ей не хотелось выглядеть слабой и обиженной в его глазах, хотя, конечно, слегка пожаловаться было бы логично. Не перегибая палку, чтобы не выглядеть сварливой занудой и нытиком. — Честно говоря, пару раз возникало желание уйти с этой работы. Но мне не хочется все время говорить о себе. А вы только спрашиваете. Возникает неприятное ощущение, что находишься на допросе. — Кристель постаралась смягчить улыбкой резкое высказывание. — Может быть, расскажете что-то о себе?

— Простите, но я против смены ролей. Вы когда-нибудь были на сеансах психотерапии?

— Да нет, как-то не приходилось. Правда, видела, как это происходит в американских кинофильмах. Насколько я знаю, это сейчас модно там, за океаном. А что?

— А то, что вы сейчас как бы попали на прием к психотерапевту. Прежде чем начать работу с вами, я должен разобраться в том, что с вами происходит, чтобы определить соответствующий путь, который мог бы привести к вашему творческому возрождению. Кстати, я довольно долго работал в США и знаком с их методиками психотерапии. Они предполагают, что говорить должен пациент, а доктор только слушает, делает выводы и дает рекомендации.

— Да, но вы ведь не врач? И вы так и не ответили на мой вопрос. Вы художник?

— А разве я не похож на художника? Есть сомнения?

— Вы опять уходите от ответа.

— Нет, просто не хочу, чтобы мы отклонялись от темы. От того главного, из-за чего вы пришли ко мне. Все, что я хочу, это чтобы вы были честной сама с собой. И, по возможности, со мной.

Да, похоже на то, что ее интервью с этим весьма странным и одновременно притягательным человеком будет нелегким, подвела она мысленно первые итоги их свидания.

Прекратить беседу и вернуться домой? Или продолжить эту странную игру, согласившись на предложенные условия?

С одной стороны, этот дом — не храм Божий, господин из Венгрии явно не пастор и не монах, а она не прихожанка на исповеди. Но с другой… Этот человек был первым и единственным, кто заинтересовался ее жизнью, ее мыслями и чувствами… До сих пор никому не было до этого дела.

— Ну что ж, Ференц. Раз вам так интересно, продолжим разговор о моей работе. Работа очень нудная, совершенно не привлекательная и не перспективная. Целый день копаюсь с бумагами, стучу на машинке, отвечаю на телефонные звонки или обзваниваю сама нужных людей. Нередко приходится много раз переделывать одни и те же документы под аккомпанемент раздраженных нравоучений со стороны моей руководительницы. Она любит ко мне придираться. Старая грымза. Это я ее так называю, заочно, разумеется. Хотя она, в общем-то, не очень старая, что еще больше осложняет наши отношения. В основе конфликта, как мне кажется, обычная зависть к более молодой и привлекательной женщине. В общем, это то, что не будит творческого вдохновения. Работа, за которую нет смысла держаться, которую можно было бы давно поменять. На этом, кстати, давно настаивает моя подруга. Но у меня пока не хватает решительности.

— А почему вы решили откликнуться на мое объявление? Вы упомянули подругу. Это она настояла?

— Ну… поскольку вы просили меня быть честной… я и сама не знаю. Правда, не знаю. Наверное, просто спонтанный порыв. И любопытство. Решила попробовать себя в новом качестве. Вдруг что-то да получится из всего этого. Может быть, поможет набраться смелости и начать новую жизнь. Надо же с чего-то начинать. Почему бы не с живописи? По крайней мере, других предложений у меня не было. А что касается подруги…

Она на секунду задумалась, вспомнив об оставленном дома, на подушке, заклеенном письме с указанием адреса своего нынешнего пребывания. В качестве страховочного средства. Сказать ему, что подруга ничего не знает о ее посещении? А разве она ему так уж доверяет после нескольких минут беседы?

— Подруга в курсе моих дел, но решение я приняла вполне самостоятельно. Она не вмешивается в мои личные дела.

— Да, понятно. Звучит уже лучше, более откровенно. И не надо бояться сказанного. Это не допрос и не экзамен. Вы пришли сюда добровольно и в любое время можете покинуть этот дом. Сами будете решать, подходит ли вам то, что я предлагаю.

Собеседник внезапно наклонился и коснулся ее ступней.

— Я предлагаю вам снять сандалии.

— Это еще зачем? — взвилась Кристель.

— Чтобы вы почувствовали себя более раскованно.

— Несколько неожиданный аргумент. — Она вдруг заметила, что он уже был без обуви. Красивые пальцы на ногах, не испорченные тесной обувью. Пальцы человека, привыкшего ходить босиком по деревянным полам и зеленым лужайкам. — Исходите из личного опыта? Ну хорошо…

Наставник внимательно проследил за тем, как она рассталась с сандалиями, аккуратно пристроив их рядом с босыми ногами. И даже выразительно пошевелила пальцами ног, демонстрируя свое раскрепощение. Затем продолжил разговор.

— Итак, вы заявили, что сами не знаете, почему откликнулись на мое объявление. Сообщили, что увлекались в прошлом живописью. Что же случилось потом? Охладели к этому? Появились новые увлечения? Или вмешались внешние обстоятельства? Что-то или кто-то помешал?

— В основном, кто-то. Точнее, мой бывший муж. Преуспевающий адвокат из Парижа, приехавший навестить своих родственников в маленький провинциальный город и встретивший там юную студентку колледжа. Он был на десять лет старше меня. Очень уверенный в себе, красноречивый и достаточно состоятельный. Ему было несложно покорить наивную провинциалку. Я была от него без ума. Увидела возможность вырваться в новый ослепительный мир из серого бытия, в котором все было связано с вином, в котором говорили только о вине и ценах на него. Мне даже завидовали подруги. Думали, как и я, что меня ждет необычайно красивая жизнь. Как в сказке о Золушке, встретившей своего принца.

Она задумалась на секунду, как бы прокручивая перед глазами картины прошлого. Затем пожала плечами и монотонно продолжила свою исповедь.

— Впрочем, эта ситуация описана в тысячах романов. Думаю, нет смысла пересказывать сюжет в подробностях. Это все равно, что слушать заезженную пластинку. Итак, мы поженились. Естественно, я уехала с ним в Париж. Бросила учебу в колледже. Мне показались убедительными его слова о том, что учеба — это бессмысленная трата времени для замужней женщины. Меня ждет красивая, увлекательная и обеспеченная жизнь, в которой не нужно зубрить по ночам и трястись от страха перед экзаменами. Однако именно семейная жизнь стала для меня сплошным экзаменом. Ежедневным и мучительным. Правда, не сразу. Он не спешил. Иногда складывалось впечатление, что он действует строго по плану, по намеченным этапам. Что где-то в его офисе, в сейфе, лежит подробно расписанный на годы вперед план, в котором он пунктуально отмечает достигнутые успехи и намечает новые акции и шаги.

— И когда же вы это поняли? Когда появилось такое ощущение?

— Примерно через год. Вначале почувствовала, что семейная жизнь идет не так, как ожидалось. Что отведенная мне роль меня не устаивает. Потом, уже годы спустя, поняла окончательно, что он намерен полностью изолировать меня от всякой иной жизни, не связанной с обеспечением его комфортного бытия. Добивается полного подчинения своей воле. Чтобы у меня не осталось ничего своего. Чтобы я стала его отражением, его служанкой, его рабыней. Безмолвной и беспрекословной. Я вдруг почувствовала, что оказалась как будто в гробу, в замурованном склепе. Без света и тепла.

Как видите, я достаточно медлительна с решениями. Мой приход к вам является, пожалуй, единственным исключением. Для этого мне потребовалось всего три дня. Наверное, в этой бумаге была заложена какая-то демоническая сила, — невесело пошутила она.

— Да, вы потеряли много времени, потратив их не на того человека. — Его голос прозвучал как-то глухо и с недоуменным сожалением. Конечно, для столь деятельного человека ее медлительность и пассивность была непонятна. — Но, будем надеяться, не все еще потеряно. — Он окинул ее пристальным и многозначительным взглядом, как будто зажигая в ней искорку надежды.

Под этим взглядом, проникающим в глубины ее сознания, она вдруг почувствовала радость и облегчение. Нашелся человек, понимающий ее, которому можно излить свою душу, который поможет найти правильное решение. Освободит ее из затянувшегося самозаточения. Введет из промозглого подземелья прошлой жизни. В мир творчества, веселых фантазий и сумасбродных приключений. Где не надо ничего бояться и можно быть собой!

— Итак, вы любите искусство живописи. Вы когда-то в нем достаточно преуспевали, но ваш полет в небесах был временно прерван. Что конкретно вы умеете? В чем достигли наибольших успехов? К чему больше тянет?

— Ну… я занималась и рисованием, и живописью. Изучала теорию и технику живописи. Немного… — на всякий случай осторожно добавила Кристель. — Как мне кажется, лучше всего у меня получались портреты маслом. К сожалению, ничего из этого, из прошлых работ, я имею в виду, у меня дома не сохранилось. Но мои знакомые и родственники до сих пор хранят мои картины, — с наивной гордостью похвасталась она.

— Да, это хорошо, когда твои творения нравятся окружающим, — с какой-то странной интонацией произнес собеседник. — Значит, говорите, что «немного» владеете техникой и теорией. Боюсь, что вы не умеете себя преподнести. К сожалению, мы живем в обществе, в котором не обойтись без саморекламы. Вам тоже придется этому научиться. По крайней мере, пригодится при новом трудоустройстве. И при новом замужестве, — лукаво добавил он. — Кстати, инициатором развода был ваш муж? Или сами набрались смелости?

Ей вдруг захотелось прекратить этот затянувшийся разговор, с копанием в самых больных местах. Но потом она все же решила пойти до конца. Может быть, и вправду, современные американские методы психоанализа ей помогут.

— К сожалению, мне нечем похвастать и в этом плане. Инициатором развода был муж. Видимо, ему надоело заниматься моим воспитанием. Стало неинтересно. Решил найти новый объект для дрессировки. Он ушел к моей подруге. Как выяснилось, она уже давно была его любовницей. Это еще раз подтверждает, что я плохо разбираюсь в людях, — горько усмехнулась Кристель. — И давайте покончим с этим садомазохистским упражнением. По моему, я вам рассказала более чем достаточно о себе. Давайте лучше поговорим о живописи. Так вы художник, как я поняла. И, наверное, неплохой.

— Смею надеяться, что вы правы. Во всяком случае, я профессионал. Живу на доходы, полученные от творчества. Как видите, неплохие доходы. — Он широко улыбнулся и обвел взглядом вокруг. — Но речь сейчас не об этом. Не обо мне, а о вас. — Собеседник легко поднялся с пола и протянул ей руку. — Пойдемте в мастерскую. Это рядом.




Она приняла его протянутую руку и последовала за мэтром. Перед входом в мастерскую Ференц остановился на секунду, распахнул двустворчатые двери и повернулся к ней лицом.

— Наверное, я плохой хозяин. Мы так долго говорим, а я до сих пор не предложил ничего выпить. Классический эгоизм. Пока сам не почувствовал жажду, эта мысль даже не посетила мою голову. Что предпочитаете? «Мягкие напитки» или что-нибудь покрепче? Не стесняйтесь. У меня довольно большой выбор жидкостей на разные вкусы. Надеюсь, что смогу искупить этим хотя бы частично свою вину.

— Собственно, у меня довольно простые желания. Лучше что-нибудь безалкогольное. Например, чай, холодный, без сахара, не слишком крепкий. Можно зеленый или цветочный. Я люблю с мятой.

— Как скажете. С мятой не обещаю, но поищу. Тогда входите, а я вас покину на некоторое время.

Она стояла в просторном помещении на прохладном деревянном полу, сложенном из узорчатых дубовых плашек различных оттенков коричневого цвета. Над ней был высокий стеклянный потолок, сквозь который струился дневной свет. Природное освещение дополнялось рассеянным светом из желтых и голубых плафонов, размещенных в шахматном порядке по двум стенам, отделанным до самого верха светлым полированным деревом. Одну из стен практически заменяло огромное зашторенное окно. Стена напротив была увешана картинами. Причем очень дорогими, если они были подлинниками. Или прекрасными копиями? Некоторых авторов она смогла определить. Матисс, Блейк и Босх.

Во всяком случае, было понятно, что эти полотна не относятся к творчеству хозяина дома. Интересно, а почему нет его картин? Скромность? Вряд ли. Скорее всего, они не предназначены для случайных посетителей.

Из мебели в комнате стояли пара диванов, обитых темно-коричневой кожей, огромное кожаное кресло, несколько складных деревянных стульев и кофейный столик со стеклянной крышкой. Но ее внимание привлекло то, что сразу определяло это помещение как место для творчества. Прежде всего, несколько подрамников и мольбертов с уже натянутым на них холстом. А на длинном столе из мореного дуба размещались художественные принадлежности, в том числе коробки с красками, угольные карандаши и отличный набор кистей. В воздухе висел устойчивый запах красок и скипидара.

Она обернулась, услышав шаги хозяина дома. В его руках был серебряный поднос, на котором стояли изящные чашки из тонкого белоснежного фарфора, такие же блюдца и большой округлый чайник, явно выпадавший из ансамбля, из цветастого севрского фарфора с пасторальным рисунком.

— Я решил последовать вашему выбору и приготовил чай на двоих. Зеленый. К сожалению, цветочный, с мятой не нашел. На всякий случай, прихватил также засахаренные лимонные дольки и немного печенья. Садитесь к столу. Хотите на диване, а можете пристроиться на складном стульчике.

— Спасибо. Мне даже неудобно. Столько заботы. Я сяду на диван.

— Как хотите. И не беспокойтесь. Это вы скрашиваете мое одиночество. Не побоялись нанести мне визит. Столь прелестное создание — главное украшение моего жилья на сегодня.

Она с удовлетворением отметила этот первый комплимент из его уст и одновременно слегка насторожилась. Они сели за кофейный столик, который хозяин дома подвинул поближе к дивану. К сожалению, Ференц опять бесцеремонно пристроился слишком близко к ней.

Он быстро разлил чай по чашкам и протянул одну из них гостье, одновременно спросив:

— Кстати, а почему вы хромаете?

Кристель чуть не опрокинула чашку себе на юбку. К его бесцеремонной прямоте, граничившей порой с грубостью, было довольно трудно привыкнуть.

Он хладнокровно и внимательно смотрел на нее, как бы регистрируя ее реакцию на вопрос. Похоже на очередной психологический эксперимент. Мсье психолог отслеживает проявление эмоций на различные раздражители. Ну что ж. Продемонстрируем ему мужество в комплекте с легким упреком.

— Ничего героического или криминального. Оступилась во время прогулки. Три дня назад. Надеюсь, скоро пройдет.

— Трудно передвигаться?

— Иногда.

— Вы могли бы сказать об этом сразу.

— Я надеялась на вашу наблюдательность.

— Понятно. Извините, я полагал, что это врожденное. Неудобно было сразу спрашивать.

— А теперь стало удобнее? — несколько раздраженно спросила Кристель.

— В какой-то степени. Тогда вы были просто прекрасной незнакомкой у порога моего дома. Теперь мы уже знаем друг друга лучше, — сдержанно отреагировал мсье наставник.

— Это вы меня теперь знаете лучше, — непримиримым тоном продолжила Кристель. — Я же по-прежнему пребываю в неведении. Мы могли бы это как-то исправить?

— Всему свое время, — уклончиво ответил хозяин дома. — Я просто хотел узнать, сможете ли вы работать стоя и в течение длительного времени. Не помешает ли вам ваше физическое состояние.

— Ясно. Думаю, пару часов у мольберта я вполне выдержу. К тому же я могу работать и сидя.

— Извините еще раз, мадам. — Он даже привстал и слегка шаркнул босой ногой. — За назойливость и возможную непочтительность. Признаюсь, что иногда бываю бестактен. Это не от недостатка воспитания. Просто я считаю, что люди должны вести себя естественно. Не люблю лицемерие и надуманные правила этикета. Да, кстати, вы правы. Я о технической стороне дела. Действительно, можно творить и сидя. Хотя у меня лично это плохо получается.

Он широко и искренне улыбнулся, и все сразу изменилось. У этого человека была поразительная улыбка, обладавшая волшебными свойствами. Ее появление на лице было похоже на цветение радуги после проливного дождя, на чашку горячего шоколада зимой. Эта улыбка извиняла и искупала все.

Однако Кристель попыталась противостоять этому опасному обаянию и слегка срывающимся голосом внесла предложение:

— Давайте говорить об искусстве. Я хочу рисовать. Я пришла, чтобы творить. Вы можете мне в этом помочь?

Он некоторое время задумчиво смотрел на сидящую перед ним красавицу с обжигающим и одновременно умоляюще-просительным взглядом темно-карих глаз под медовым балдахином волнистых, струящихся до плеч волос. Такую пленительную в своей открытости и непосредственности, в своей первозданной яркости и откровенности чувств.

— Да, я смогу вам помочь. — И тут же поправился: — Думаю, что мы сможем решить эту проблему вместе. Если вы действительно этого очень хотите.

— Конечно, хочу. Иначе я бы здесь не появилась. У меня есть еще один вопрос. Об оплате. Большие мастера обычно берут много за обучение. А у меня довольно ограниченные возможности. И я хотела бы уточнить…

Он тут же перебил ее, отметая резким движением руки все возможные возражения.

— Этот вопрос вас не должен беспокоить. Я не профессор из колледжа художественных искусств и не студент, подрабатывающий частными уроками. У меня нет программы обучения, и я вообще не люблю планирование. Мне просто хочется помочь человеку изменить свою жизнь и осуществить свои мечты. Хочется попробовать и себя самого в новом качестве — наставника. Может быть, это даже слишком честолюбиво с моей стороны — иметь собственного ученика… — Он покосился на ее красивые колени и тут же поправился: — Собственную ученицу. И хочу сделать это совершенно бескорыстно. Я достаточно обеспечен, чтобы позволить себе это. Моей наградой будут ваши успехи. Так что не будем больше поднимать этот вопрос. — Он вновь окинул взглядом ее напряженную фигуру и недоверчивый взгляд, понимающе усмехнулся, и добавил: — Не беспокойтесь. От вас не потребуется никакой платы за мои услуги. Ни в денежной форме, ни в какой иной. — И он устремил на нее свой чарующий магнетический взгляд, который явно шел в разлад с только что сказанным.

— Знаете, для меня это как-то непривычно, — осторожно заметила Кристель. — Вы же не знаете, насколько это все может затянуться и каких расходов потребует от вас самого. Ситуация может измениться…

— Вы что, требуете гарантий на будущее? Ну… абсолютных гарантий я, конечно, дать не могу. Ситуация, действительно, может измениться. И для вас, и для меня. Все меняется в этом мире. Но мы же говорим о свободном сотрудничестве. Вы всегда сможете отказаться и найти себе другого наставника, если вас что-то не устроит. Давайте вначале все же попробуем. Смотрите на это проще — как на эксперимент. И прекратите думать о деньгах. Я полагаю, что в ближайшие несколько месяцев этот вопрос не возникнет. Во всяком случае, по моим прогнозам, моим денежным ресурсам и моему жилью ничто не угрожает. И я волен распоряжаться собой и своим временем. Давайте закончим дискуссию на эту скучную тему и вернемся к вашим психологическим проблемам. Для меня и для вас сейчас это более важно. Считайте, что мы еще не завершили сеанс психотерапии.

— О чем пойдет речь на этот раз?

— Сейчас поясню. Вы уже занимались живописью и знаете на собственном опыте, что в процессе творчества задействованы не только физические чувства человека, но и его душевные свойства. Дайте мне вашу руку. Не бойтесь. Расслабьтесь и доверьтесь мне. И искренне отвечайте на мои вопросы.

Расслабьтесь… Легко сказать, подумала Кристель. В присутствии мужчины с такой физической притягательностью. С таким даром внушения, с такими неожиданными поворотами в словах и действиях… Ее сердце гулко стучало о ребра, вырываясь из грудной клетки. Чувствовалось нарастающее онемение в ногах. И протянутая ему ладонь, которую она успела украдкой вытереть об юбку, слегка вибрировала от напряжения. Сейчас их руки войдут в контакт, и она полностью перейдет под контроль этого человека…

Ференц уверенно взял ее ладонь и вдруг приложил ее к своей груди. Она почувствовала, как мгновенно пересохло в горле. Все сразу застыло вокруг. Как будто время прекратило свой бег. Она почти лишилась чувств, перестала видеть и слышать. Ничего не осталось в этом мире, кроме биения его сердца. И его голоса, как будто звучащего с небес.

— Скажите мне, что вы чувствуете сейчас.

Матерь Божья, помоги мне и укрепи мой дух и плоть! — мысленно воззвала она к своей заступнице. Ибо в присутствии этого колдуна она могла надеяться только на вмешательство высших сил. Своих сил уже совершенно не оставалось. Полная потеря воли и самоконтроля. Боже праведный, помоги! Хотя бы открыть рот.

— Итак, я слушаю вас, — вновь прозвучало с небес, грозно и предостерегающе.

— Чувствую ваше сердце. — Слабенький голос с трудом просочился из ее пересохшего горла. — Как оно бьется.

— Хорошо, — уверенно продолжил инквизитор. — Очень хорошо. А каким цветом вы бы передали на картине мое сердце? Свое ощущение от восприятия моего сердца? Не спешите с ответом. Подумайте.

Нет, это уже перебор, мелькнула паническая мысль. К такому интервью она не готова. Кристель собрала остатки мужества и решительно вырвала руку из его ладоней. Затем резко встала с дивана.

— Извините, Ференц. Я не очень хорошо себя чувствую. Нога разболелась. Давайте перенесем продолжение беседы. Пожалуйста.

К счастью, он все понял. Сразу уловил ее состояние и не стал удерживать. Просто встал с дивана и несколько суховато, с трудом скрывая разочарование, промолвил:

— Да, конечно, как скажете. И когда мы проведем следующую встречу?

— Не знаю. Пока не знаю. Извините, мне надо будет еще подумать. Я вам перезвоню.

— Как хотите. Буду ждать. Вот, возьмите мою визитку. На ней есть адрес и номер телефона. Я вас провожу. Довезу до дома. — Он заметил выражение нарастающей тревоги на ее лице и добавил: — С учетом вашего физического состояния. Вашей ноги.

— Спасибо, — тоже суховато ответила Кристель, уже направляясь к выходу. — Не надо. Я приехала на своей машине.




3


Ференц сидел за простым деревянным столом, накрытым синей клетчатой скатертью, в одном из греческих ресторанчиков Латинского квартала. Напротив разместился Кристос Калиопулос, его родственник по матери, точнее, ее муж и, одновременно, деловой партнер Ференца. Богатый как Крез, удачливый во всех своих начинаниях, с задатками расчетливого мецената. Именно этому пожилому, но еще весьма крепкому и умному дельцу он был обязан своей карьерой художника, ибо одних личных дарований для того, чтобы пробиться в мире искусства, недостаточно.

Кристос был большим патриотом всего национального. Поэтому выбор ресторанчика с греческой кухней был неизбежным. А Латинский квартал предоставлял широкий выбор. Их тут было целое звездное скопление. Маленькая эллинская галактика. Их встречи в этом районе стали своеобразной традицией во время довольно частых приездов господина Калиопулоса в Париж. Конечно, лучше было бы, если бы название района сменили на что-то, связанное с географией и историей Аттики, Крита или Пелопонесса. Но, как говорится, не все от нас зависит. Да и старинный Сорбоннский университет, повлиявший на выбор названия, со своим обучением в прошлом на латыни, по-прежнему находился рядом, сохраняя свои позиции и влияние на окрестности.

Они уже успели опрокинуть по паре стопок сладковатой анисовой водки «Узо» с холодной водой, чтобы промочить горло и «промыть дорогу для просящихся изнутри слов», как любил выражаться старший из собеседников. В данном случае, для ведения переговоров об устройстве новой выставки полотен, подписанных фирменным знаком Ф.Р. — Ференц Рокаш. Идея принадлежала Кристосу, поскольку именно он с самого начала творческого пути родственника был его главным администратором по всем организационным и финансовым вопросам.

У него все получалось блестяще, за что бы он ни брался — от покупки, перепродажи и сдачи в аренду морских судов до игры на бирже и продажи художественных и антикварных произведений. Организованным им выставкам всегда сопутствовал поразительный успех, который приносил немалый доход, а также известность как устроителю, так и художнику.

Однако на этот раз партнер греческого бизнесмена был против участия в выставке. По совершенно непонятным для делового человека причинам. Абстрактные понятия о поиске нового направления в творчестве, о творческой усталости и пресыщенности были чужды прагматическому разуму и конструктивному восприятию жизни. Картины для господина Калиопулоса были просто особым товаром на специфическом рынке. Поэтому он никак не мог понять упорство собеседника, отказывающегося от весьма выгодной сделки.

— Послушай, Фери. Я что, разве много прошу? Просто принять участие в выставке. Сколько я их для тебя организовал за последние пять лет! И ни разу не было срывов. Я сделал тебя богатым человеком. Наверное, это хорошо для обычного человека, но плохо для художника. Ты можешь позволить себе выбирать. Ты можешь вообще отказаться от творчества. Выбросить кисти и краски и жить припеваючи, ничего не делая, в своем новом доме.

— Кристос, ты же знаешь меня с детства. Я глубоко тебя уважаю и ценю все то, что ты для меня сделал. Но у любого творческого человека бывает период, когда ему нужно остановиться и осмотреться. Мне нужен перерыв. В творчестве, в делах. Насколько он затянется, я не знаю. Может, на неделю, может, на год. Так что не надо на меня давить.

— Ну хорошо. Я не настаиваю. Я не буду давить на тебя. Честно говоря, мне трудно понять твои психологические проблемы, хотя я пытаюсь. Но попытайся и ты меня понять. Сделать и для меня уступку. Одну-единственную. Еще одна выставка, последняя, и можешь отдыхать, сколько тебе вздумается. Хоть год, хоть два. Насколько хватит средств.

Ференц подцепил из тарелки пару оливок прямо пальцами и отправил себе в рот, тщательно и не спеша пережевывая, как бы выигрывая время для подготовки ответа.

Черт побери! — мысленно выругался он. Надо было все же уклониться от этой встречи. Ведь он уже все изложил по телефону. Выложил все аргументы. Все впустую. Как будто бьешься головой о гранитную стену. У Кристоса железная хватка и легендарная сила убеждения. На уровне гипноза. Как говорится, это человек, который смог бы продавать нефть арабам и холодильники эскимосам. И это все при внешней простоте. Грубоватое лицо в обрамлении курчавых волос, как будто осыпанных солью, прожженные солнцем морщины. Жесткий взгляд глубоко посаженных глаз, темных, как безлунная ночь. Коренастый, плечистый, уверенный в себе потомок Зевса, Геракла и Гермеса. Унаследовавший от своих олимпийских предков мудрость, силу и хитрость.

Интересно, что при всем своем богатстве он не любил пышных декораций и предпочитал делать дела в привычном ему с детства окружении. Как вот сейчас, в этом небольшом греческом ресторанчике на восемь столов, едва разместившихся вместе со стойкой в узком помещении, на первом этаже старого трехэтажного здания, в ста метрах от берега Сены. Отсюда было рукой подать до Сорбоннского университета, в котором, наверное, снимали комнатенки и углы средневековые студиозусы из этого прославленного вуза. Где прошли юные годы студента Рокаша, в погоне за баллами, необходимыми для продолжения учебы и отчета перед отчимом за вложенные в него деньги.

А могли бы сейчас сидеть где-нибудь в отеле «Лютеция», на фоне почтенного интерьера, в окружении вышколенной прислуги, наслаждаясь ароматом коньяка и разламывая серебряными щипцами огромных лобстеров. Но… Вместо этого простой деревянный стол, отдающая лекарством сладкая водка, переохлажденное датское пиво в высоких бокалах, оливки и арахисовые орешки в двух маленьких щербатых тарелочках. И затянувшееся ожидание заказанного салата и горячих блюд, которые, похоже, готовил сам хозяин.

Динамики магнитофона выдавали что-то национальное, типа сиртаки. К сожалению, музыка не дополнялась наличием «пританцовывающей обслуги» в национальных костюмах. Собственно, обслуживала всех одна официантка, она же барменша. Правда, весьма привлекательная. Наверное, именно она повлияла на выбор Кристосом ресторанчика. Обычный наряд официантки на ее фигурке смотрелся великолепно. Узкая и короткая черная юбка, обтягивающая аппетитные бедра, и столь же плотно сидящая белая кофточка, подчеркивающая тугие груди. Черные туфли на шпильках еще больше удлиняли стройные ножки и выстукивали звонкое стаккато по деревянному полу. Каждое ее перемещение по комнате вызывало заметный интерес в глазах сластолюбивого грека, высоко ценившего женскую привлекательность и сексуальность.

Да, подумал Ференц. Похоже, папа Кристос всерьез заинтересовался симпатичной крошкой. Уже мысленно облизывается, как кот при виде сметаны, представляя ее крепкие грудки в своих волосатых лапах. Интересно, кем она приходится хозяину заведения? Наверное, дочь. Больше похожа на гречанку, чем на француженку. И, скорее всего, откуда-то с севера Греции. Там женщины намного симпатичнее, чем в южной части страны. Влияние славянской крови.

Сам хозяин, он же повар, появлялся в зале довольно редко, главным образом для встречи новоприбывших гостей. Сегодня он был не слишком загружен работой, поскольку из восьми столиков было занято только три.

При виде утилитарной национальной скромности и сдержанности ресторанного антуража почему-то всплыла фраза «Ne quid nimis» — «Ничего лишнего» — давно забытая латынь, которую довелось изучать в прошлом. Родители хотели, чтобы он стал врачом. Но не получилось. Отец погиб в Будапеште во время восстания 1956 года. Осталась его фотография того периода. В перетянутой ремнем кожаной куртке, грубых туристических ботинках и маленьком черном берете национального гвардейца. Мать вместе с сыном перебралась вначале в Вену, а оттуда в США, где и вышла замуж за богатого грека. Почти как Жаклин Кеннеди. И уже вместе с ним вернулась в Европу, где у грека были свои дела и на исторической родине, и во Франции, и во многих других странах.

Кстати, ее новый муж, при всей своей любви к Греции, родным языком владел посредственно. После долгого пребывания в США предпочитал объясняться по-английски, хотя мог вполне сносно поговорить и на французском языке, и по-немецки. Как он любил выражаться, язык — это главное оружие коммерсанта.

Почему сам Ференц выбрал для постоянного местожительства Париж — трудно сказать. Стечение обстоятельств и увлечение живописью. Трафаретное убеждение, что настоящим художником можно стать только в Париже. Абсурд, конечно…

Впрочем, он слишком увлекся воспоминаниями. От него ждали ответа. Положительного. Настойчивый грек был достаточно красноречив сегодня и полагал, что результаты его усилий оправдаются. Раньше всегда оправдывались. Поэтому, отхлебнув пару глотков пива из запотевшего бокала, потомок эллинов продолжил свой натиск.

— Послушай, Фери. Практически тебе даже не придется ничего делать. У тебя в хранилище находится не менее десятка полотен, которые мы пустим в продажу. После того, как они будут экспонированы на выставке. Их же еще никто не видел. Организую рекламную компанию. А после удачно проведенной выставки их коммерческая цена удесятерится. Я устрою аукцион.

— Не получится. Я писал их для себя и не хочу, чтобы их видели зрители. Это излияние моей души. Знаешь, такое не демонстрируют открыто. Они созданы не для продажи. И мне не нужны сейчас деньги.

— Ты что, с ума сошел? — Грека от возмущения чуть не хватил апоплексический удар, — Как можно вообще такое говорить? Это святотатство. Как это может быть, что человеку не нужны деньги? Даже у Ватикана есть свой банк, и он активно работает на финансовом рынке. Ты что же, хочешь быть святее Папы? Я сделал тебя богатым человеком, так или нет? Так. Именно эти деньги обеспечили тебе возможность спокойно трудиться и самовыражаться, как ты говоришь. Много бы ты написал, если бы пришлось ночевать где-нибудь под мостом вместе с клошарами — этими парижскими бездомными? Или ходил бы на биржу труда после своей Сорбонны. Ты знаешь, какой сейчас высокий уровень безработицы среди молодежи во Франции? У людей с дипломами?

Он опять отхлебнул из солидной стеклянной емкости, пытаясь хотя бы слегка успокоиться и остыть. Несколько раз глубоко вдохнул, вытер пену с губ тыльной стороной ладони. Машинально выгреб арахисовые орешки из тарелки, потом недоуменно посмотрел на ладонь и стряхнул их обратно, вытирая пальцы от прилипшей соли. Затем продолжил, постепенно накаляясь:

— Извини за прямоту, но у меня нет другого выхода. На меня тоже давят. Есть несколько клиентов, которые хотят приобрести твои полотна. Очень хотят. И готовы вложить в это большие деньги. Очень большие деньги. Мы не можем себе позволить их упустить. И ты знаешь не хуже меня, что слава художника и мода на него переменчивы. Надо использовать ситуацию, пока она благоприятна для нас обоих. Кто знает, что будет завтра. Если ты перестанешь появляться на выставках, то о тебе просто забудут. И когда, пару лет спустя, ты опять захочешь выйти на сцену, мне вновь придется раскручивать рекламную компанию, чтобы тебя вспомнили. Да еще неизвестно, с какими результатами. Насколько я тебя знаю, ты же просто не сможешь жить без живописи. Ты рожден для того, чтобы быть художником. Ты уже наелся этого художественного дурмана, ты не сможешь с ним расстаться. Никогда! — Он закончил свою тираду с багровым от ярости лицом и вновь взялся за бокал.

— Не кипятись, Кристос. Я всегда буду тебе благодарен за помощь. И я не говорил, что собираюсь бросать работу. — Ференц пытался говорить максимально спокойно и убедительно, потирая щетину на подбородке. При скорости ее прорастания ему приходилось бриться по два раза в день. — И, пожалуйста, не надо искажать мои слова. Я не говорил, что больше не собираюсь выставлять свои картины. Я просто устал от тиражирования продукции для рынка. Мне надоел этот художественный конвейер. И, кроме того, я устал от богемной жизни. Устал от знакомств и пустых разговоров с людьми, с которыми мне не хочется знакомиться и общаться. С людьми, которые скупают картины, не жалея денег, хотя не могут отличить Гогена от Пикассо. Устал от пустой траты времени в ночных клубах, от бессмысленных светских раутов, от вливания в себя бесчисленных бокалов шампанского, которое совсем не люблю. Мне нужен отдых и возвращение к нормальной человеческой жизни. И к настоящему творчеству. Переход от поточной линии к штучному производству, выражаясь понятным тебе языком.

— А что плохого в красивой светской жизни, мой друг? — неожиданно спокойным голосом произнес грек, кося глазами на прошедшую мимо столика официантку, кокетливо улыбнувшуюся и игриво вильнувшую бедром. — Ты же помнишь нашу последнюю вечеринку после окончания выставки в Нью-Йорке. Мы тогда неплохо отдохнули.

— Это когда ты проснулся в номере гостиницы, лежа в обнимку с двумя юными блондинками? С девочками, годящимися тебе во внучки? Ты даже не мог вспомнить потом, как их зовут. Мне стыдно было глядеть в глаза твоей жены и моей матери, когда пришлось ей лгать о том, как прошла выставка.

— Ну что поделаешь, — философски заметил приемный папа. — Так уж устроены мужчины. Все время хочется чего-то нового, освежающего. Жизнь коротка, как и молодость. Все уходит в прошлое, в том числе и прекрасные женщины в твоей постели. Еще несколько лет, и у меня останется только память о них. Надо использовать эти последние возможности. И спасибо за прикрытие. Ты правильно сделал, ибо мы, мужчины, должны беречь психику близких нам людей. Кстати, ты по-прежнему занимаешься теннисом? Я еще пробуду в Париже несколько дней. Погоняешь меня по корту? Почувствуешь себя победителем. Это тебе в качестве психологической компенсации за уступку. Я у тебя, к сожалению, ни разу не выигрывал.

— Только на корте. Зато в остальных случаях…

В этот момент их прервали. Появился давно ожидаемый заказ вместе с парой новых бокалов пива. На блестящем металлическом подносе, над которым возвышались прелестные груди. Официантка лукаво улыбнулась мужчинам, переводя глаза с одного на другого. Инициативу общения с ней, естественно, моментально принял на себя старший. Он вытянул палец в сторону соседа по столу, фыркнул пренебрежительно и выдал шумную тираду на французском языке.

— Не обращайте внимания на моего друга, мой ангел. Он не по этой части. Готовится принять постриг и уйти в монастырь. Принял обет целибата, хотя я уговаривал его не делать этого. Сам лишил себя всех радостей. Правда, у него были для этого причины. Неудачно вел дела. Совершенно разорился. Так что даже этот обед оплачиваю я. А вот вы, как мне кажется, умеете весело проводить время. Я не ошибаюсь? Вы бы не могли показать мне ночной Париж? Я смогу удовлетворить любые ваши пожелания. Повторяю — любые!

Он обвел ее откровенно похотливым и многообещающим взглядом. Затем перешел на греческий, добавив при этом что-то смешное и, несомненно, еще более нелицеприятное для Ференца, чтобы наверняка избавиться от потенциального конкурента. Во всяком случае, девушка охотно смеялась его шуткам. И уже больше не обращала внимания на его более симпатичного спутника. Она поставила поднос на стол, так и не разгрузив его, и нагнулась к собеседнику поближе, позволяя ему разглядеть во всей красе свои несомненные достоинства. Грек тоже подтянулся к ней поближе и начал что-то вполголоса говорить, видимо, договариваясь о встрече.

Да, на этого сексуального и жизнерадостного монстра было трудно обижаться. Ференца порой изумляла его бесцеремонность и смелость в общении с женщинами любого возраста и внешности. Никаких комплексов неполноценности, стеснений и сомнений. Сплошной безостановочный натиск до полной сдачи красотки на милость победителя. В его любовной коллекции значились весьма известные дамы, не сходившие со страниц модных журналов и телеэкранов.

К счастью, интимно-деловой разговор быстро завершился, явно к удовлетворению обеих сторон. Мадемуазель разгрузила поднос, мило улыбнулась и направилась обратно к стойке бара.

— Надеюсь, Фери, ты не в претензии за некоторые мои высказывания. Ну ты же понимаешь, что это не всерьез. Небольшая игра. В твоем возрасте ты легко найдешь себе замену. Это я, можно сказать, с трудом доигрываю свой последний раунд.

— Ради бога, Кристос. Не надо извинений. Я привык. Это уже не в первый раз. У тебя просто слабость к отбиванию женщин, которые обращают на меня хоть какое-то внимание. Но сегодня я вне игры. Не то настроение. И не прибедняйся. С твоим здоровьем и кошельком ты еще весьма долго будешь пользоваться успехом у дам. И давай вернемся к нашему разговору, поскольку я все же хочу достучаться до твоего понимания.

— Да нет, пожалуй, не надо. — Кристос внимательно посмотрел на него своими проницательными глазами и усмехнулся понимающе. — Не надо. Я тебя понял. Судя по всему, ты влюбился. Раз тебя не интересуют женщины вообще, значит, тебя привлекает какая-то одна женщина. И, похоже, ты еще не добился у нее успеха. Что-то мешает. Пока ты не решишь эту проблему, нет смысла с тобой разговаривать. Ты слишком увлечен другим и утратил здравый смысл. Это характерно для влюбленных. Даже у меня такое было в молодости. К счастью, быстро прошло. Это как детская болезнь. Надо переболеть как можно раньше, чтобы потом в зрелом возрасте уже не мучиться. Ладно, некоторое время я еще могу подождать. Надеюсь, что твой любовный дурман вскоре рассеется и мы сможем вернуться за стол переговоров. Ну давай, принимайся за еду, пока не остыла. — И благодушно пошутил: — Не стесняйся, сынок. Когда еще удастся поесть досыта. Раз уж обещал перед дамой, так и быть, оплачу этот обед. Ты теперь должен экономить на всем, раз уж отказываешься от выгодных сделок. А женщины требуют инвестиций. — И он выразительно посмотрел в сторону стойки бара, откуда задорно улыбалась ему юная и аппетитная гречанка.




Кристель стащила с себя розовую кофточку и швырнула ее в корзинку для белья, отобранного для стирки. Затем повернулась и посмотрела на себя в небольшое зеркало в ванной комнате, в котором помещалось отражение ее головы и части груди. Зеркало отразило красивое и расстроенное лицо. Опять пришлось проторчать в офисе после официального окончания рабочего дня. И все из-за этой злобной и тупой грымзы, которая совершенно не умеет организовать свою работу. А может быть, специально пакостит. Сама ходит вечно насупленная, всем недовольная и предпочитает видеть такое же окружение.

Из-за этой твари она опоздала на встречу с Ференцем. Придется звонить ему и договариваться о переносе встречи или просто предупредить о том, что она задерживается. И опоздание получится весьма солидным. Не может же она отправиться к мужчине, не приняв предварительно душ, не переодевшись и так далее. А сколько времени придется добираться? Впрочем, он же у себя дома ожидает, а не на улице под часами. Ничего, потерпит. У него будет больше возможности подготовиться к своей роли педагога и наставника.

Кристель вытащила заколки из волос и тряхнула головой, позволяя своим длинным медовым локонам свободно скатиться вниз и рассыпаться по плечам. Что-то давно она не была у парикмахера. Кончики волос кое-где уже заметно посеклись. Да и однообразие прически, сделанной своими руками, изрядно приелось. Надо внести в нее свежую струю. Может быть, добавить элемент чарующей небрежности и асимметрии… Но это сможет сделать только профессионал. К сожалению, своего доверенного парикмахера у нее не было. Придется заимствовать у подруги, когда она вернется из очередного полета.

Лицо тоже какое-то бледное и усталое. Придется поработать с макияжем. Хотя вначале надо все же принять душ и одеться. Выбор одежды можно продумать во время мытья. Так, прикинем расписание. Пять минут на душ, десять минут на одевание, пять минут на парфюмерию и макияж…

Она вышла на улицу всего через полчаса после своего прибытия с работы. Настоящий личный рекорд. Жаль, что в квартире у нее нет телефона. Придется звонить с улицы, из автомата. Или вообще обойтись без звонка. И посмотреть на его реакцию при встрече…




Ференц опять открыл дверь сам, и непроизвольная улыбка появилась на его лице. Кристель была очаровательна. Стройная фигурка облечена в ловко сидящий джинсовый костюм. Под расстегнутой курткой — голубая кофточка из тонкой шерсти, плотно обтягивающая упругие груди. На ногах замшевые туфельки, тоже голубоватые, в тон кофточке. Шелковистые волосы крупными локонами спадают на плечи. И все это освещают огромные, широко распахнутые глаза цвета натурального шоколада, оттененные длинными бархатистыми ресницами. Слегка смущенные и одновременно радостно-доверчивые…

— Привет, Кристель. А я уже заждался.

— Извините, Ференц, за опоздание. Задержали на работе. Но я торопилась. Даже не успела перекусить. А мы сегодня будем заниматься живописью? Или опять только разговорами?

— Ну что вы. Извиняться совершенно не за что. Главное, что вы пришли. Я очень на это надеялся. — Он опять улыбнулся, и как будто ласковый огонек зажегся в ночи. От этой улыбки сразу забывались все беды и горести. — Я же дома и все равно ничем особенным сегодня не занят. А насчет того, чем мы будем заниматься… Сейчас вместе решим. Я за гибкость в творчестве и в жизни. Не люблю чрезмерно жесткое планирование. Кстати, ваша фраза насчет «не успели перекусить» натолкнула меня на мысль. А не пройти ли нам сразу в кухню? Я уже начал готовить. Кстати, как нога?

— Ничего, уже в порядке. Могу бегать. А вы что, опять остались без слуг? Или вы их специально отсылаете на время моего появления? — спросила Кристель, нарочито хмуря брови.

— Нет, это просто совпадение. Из меня неважный повар и официант, так что я бы не стал рисковать. Ладно, идемте. Не буду томить вас у входа.

Они быстро добрались через анфиладу комнат до святая святых любой женщины, ее главного владения в доме — до кухни. Кухня во многом характеризует хозяйку дома, ее привычки и уровень порядка. Но сейчас речь шла о мужчине, и гостье было интересно, в какой степени все это распространяется и на сильный пол.

На мраморной поверхности разделочного стола, рядом с двумя кристально прозрачными стеклянными бокалами и пестрой деревянной коробочкой с турецкими сластями стояла бутылка шардонэ.

— Бокал вина? — предложил Ференц.

— Нет, спасибо. Чуть попозже. — Кристель скользнула взглядом по огромной кухне, оборудованной по самому последнему слову современного дизайна.

Мраморный пол в черно-белую клеточку, начищенные до блеска разнокалиберные медные сковородки, набор кастрюль из «нержавейки», электрическая печь и мойка для посуды, отделанные тем же металлом, с вытяжным устройством над ними. Идеально чистые поверхности столов. В общем, безукоризненный порядок.

И это в отсутствии прислуги! Непостижимо многоликая личность! Может быть, он еще и великий талант в области кулинарии? Сейчас это не помешало бы. Торопясь на встречу, она осталась без ужина. А вино и сладости трудно назвать приличным угощением для голодного человека. Наверное, хозяин считает, что это типично женская еда. Ой, не прав он, совсем не прав. Солидный кусок хорошо прожаренного мяса с гарниром из отварного картофеля и зеленый салат с майонезом были бы весьма удачным дополнением к бутылке ароматного вина.

Может быть, самой намекнуть ему на это? Например, предложить помочь с приготовлением ужина, включив в него желаемый ассортимент блюд. И проследить за тем, чтобы объем пищи на тарелках не носил чисто символический характер.

Да, кстати, непонятно, а зачем вообще вино. Он что, собирается ее сегодня споить? С соответствующим продолжением общения… Нет, все же надо самой проявить инициативу. Как говорится, если сама о себе не позаботишься — то кто же? Заодно не мешает прощупать его намерения.

— Очень красивая коробка? Кто-нибудь подарил? — Она кивнула на коробку со сладостями.

— Почему же? Это я сам приобрел. Знаете, у некоторых народов принято начинать трапезу со сладостей… — Он заглянул в ее голодные глаза и пожал плечами. — Но мы все же европейцы, так что, пожалуй, могли бы изменить этот ритуал. Лучше начать с чего-нибудь более существенного.

— Я не против, Ференц. Вы просто угадали мое желание. У меня что, очень голодный взгляд?

— Нет. Или, во всяком случае, вы это скрываете. Но об этом нетрудно догадаться. И, кроме того, мой священный долг, как хозяина, проявить гостеприимство. Тем более, когда речь идет о даме. Однако потребуется некоторое терпение с вашей стороны и ваша помощь. Боюсь, что я не слишком хороший кулинар. В последние годы питался в основном за пределами дома и немного отвык от домашней еды и кухонных инструментов. Так что рассчитываю на ваше содействие. Заодно и меню сами подберете. Надо посмотреть, что еще осталось в холодильнике. К сожалению, его содержимое уже несколько дней не пополнялось. Я не аскет, но и не привередлив в еде.

— Ничего. Я тоже из этой же категории людей. Да и работа оставляет мало времени на увлечения кулинарией. Чаще обхожусь посещением бистро по дороге домой. Готовлю только по выходным дням, если не считать кофе с бриошами по утрам. Давайте посмотрим, что можно быстро приготовить из ваших запасов.

Она заглянула в холодильник и некоторое время добросовестно изучала его содержимое. Затем повернулась к хозяину и спросила.

— Ференц, вы когда-нибудь жили в англоязычных странах?

— Да, конечно. В США. Несколько лет прожил в Нью-Йорке. И много раз был в Англии, Канаде и Австралии. А что?

— Ну, в таком случае, я полагаю, вы не англофоб. Из того, что есть внутри, можно быстро приготовить традиционное английское блюдо — яичницу с беконом. Кроме того, нарежем сыр, сделаем салат из помидоров и откроем баночку тунца или сардин. Вас устроит такой ужин?

— Да, вполне. Чудесный выбор. И, главное, не потребуется долго возиться. Могу взять на себя открытие банок и салат.

— Вот и чудесно. Кстати, яичницу из скольких яиц предпочитаете? Пару дюжин хватит? — пошутила Кристель. — Правда, здесь столько не наберется.

— Выкладывайте на сковородку все, что есть, — весело предложил Ференц. — А какой сыр порезать? Насколько я помню, там оставался рокфор, камамбер и козий сыр.

— Я предлагаю провести дегустацию всех трех сортов, если вы не против. А где устроимся?

— Наверное, лучше прямо в столовой, рядом с кухней, чтобы далеко не ходить. А кофе и вино можно будет захватить в мастерскую. Мне нравится там сидеть. Люблю рассматривать картины мастеров на стенах. Люблю запах полотен, красок и даже растворителей. Нередко это пробуждает вдохновение. Рождает новые образы и сюжеты. Особенно при свечах. Видимо, пляшущие язычки пламени, игра света и теней на полу и на стенах оживляют воображение.




Уже через двадцать минут они сидели за накрытым столом. В центре красовалась огромная сковорода с яичницей, общая на двоих, окруженная тарелками с рыбными и овощными закусками и сыром. Ференц ловко открыл бутылку и красиво, с соблюдением всех правил этикета, разлил его по бокалам.

— Ну что ж, Кристель. Предлагаю отметить нашу встречу. — Он взял бокал в руки и поднес к глазам, задумчиво рассматривая на свет. — Впервые мы сидим за общим столом после совместной работы. По-своему, тоже творческой, ибо кулинария — это искусство. Хотя, конечно, и не такое высокое, как творчество. Зато более ощутимое, особенно когда голоден, — пошутил он. — Говорят, что совместные занятия кулинарией сближают людей. По-моему, это правильно подмечено. Не знаю, как вы, а я уже явственно чувствую какую-то особую ауру, разлитую в этом помещении. Предлагаю выпить за продолжение наших встреч и за дальнейшее развитие нашего сотрудничества. Да, и, кстати, расскажите заодно о том вине, которое делают ваши родители. Если это не семейный секрет, конечно.

Да, насчет ауры он точно подметил, мысленно согласилась Кристель. У нее тоже возникло ощущение удивительной легкости и непринужденности. А ведь сколько было сомнений и колебаний по поводу возвращения в этот дом. После той сцены, с прижатием ее ладони к его сердцу. Он, естественно, об этом догадывается. Видно по его реакции. Но тоже не спешит поделиться своими переживаниями за прошедшие дни.

— Спасибо, Ференц, за приглашение и возможность совершенствоваться под вашим руководством. Итак, за нас.

Она отпила немного из бокала, оценивая букет вина, и, удовлетворенно кивнув, поставила его на стол. Затем, следуя примеру хозяина, активно включилась в процесс поглощения яичницы. Очистив сковородку, оба уже не спеша принялись за салат и сыры, периодически сдабривая их глотком вина.

Несколько затянувшееся молчание, нарушаемое только звяканьем вилок и ножей о посуду, прервала гостья. Допив одним глотком остаток вина в бокале, Кристель напомнила Ференцу о предложении выступить с лекцией на тему о вине, специально для представителя винодельческого государства. Застольная тема была полностью одобрена любителем расширения кругозора. Он приосанился и изобразил вальяжно-серьезный, сосредоточенный вид, напоминая в эту минуту султана, приготовившегося внимать очередному сказанию Шехерезады. Уловив эту метаморфозу, она слегка подыграла новоявленному повелителю.

— Итак, о, великий господин, я происхожу родом из района Божоле. Это часть винодельческой провинции Бургундия, но со своей особой винодельческой историей и культурой. Небольшой район на юге провинции. Все виноградники располагаются на склонах гор. На юге глинисто-известковые почвы, на севере — гранит. Разные почвы влияют и на разнообразие вкуса вина. Район прославился изготовлением молодого вина «Божоле нуво». В основном производятся красные вина, очень редко — белые — «Божоле блан», а самые редкие — розовые — «Божоле розе». Возможно, вам уже довелось его пробовать за время жизни во Франции.

История его появления связана с Филиппом Смелым, герцогом Бургундии. В 1395 году он запретил разводить на ее землях знаменитый виноград сорта гамэ. По его мнению, этот сорт был недостаточно хорош для производства качественных вин. Для своих виноградников Филипп выбрал тоже неплохой сорт пино, а неугодный гамэ был изгнан на территорию Божоле.

Мои родители специализируются на производстве «Божоле розе». У меня на родине ежегодно проводится праздник молодого вина. Кстати, гениальный маркетинговый ход. В общем, приезжайте, посмотрите сами. Очень веселый и красочный праздник. Вам понравится. Не сомневаюсь. Ну а теперь ваша очередь что-нибудь рассказывать. Что-нибудь о себе. А я пока предамся чревоугодию. Попробую ваши турецкие сладости. И налейте мне еще вина. Только немного.

Во время своей «лекции» она с удовольствием наблюдала за тем, как внимательно он ее слушает, одновременно явно думая о чем-то другом, но, похоже, все же связанном с нею. Женщина чувствует отношение к себе и легко улавливает мужской интерес. Тем более, интерес со стороны такого мужчины, красивого, мужественного, интеллигентного и эротичного. Весьма редкое сочетание. Одни глаза чего стоят. Как будто маяки, горящие в ночи…

— Что-то рассказать, да еще о себе? Боюсь, что я не очень хороший рассказчик. Да и не люблю рассказывать о своей жизни. У меня это плохо получается. Давайте лучше поговорим о живописи. А для этого предлагаю сменить интерьер и перейти в мастерскую. В мой личный храм, как я его называю.

В мастерской было уже темно, сквозь стеклянную крышу струился только призрачный свет луны. Ференц включил свет. В помещении мало что изменилось за прошедшие дни. Только один из мольбертов был накрыт тканью. Рядом с ним стояла передвижная тележка с небольшим ящиком, в котором виднелись принадлежности для работы — краски, кисти, скребки. В прошлую встречу этого не было. Видимо, хозяин дома взялся за новое произведение.

Может, это я разбудила в нем вдохновение? — мелькнула у нее тщеславная мысль. И через некоторое время сподоблюсь увидеть своей портрет, написанный рукой мастера. Еще до того, как он попадет на выставку… Жаль, что она не догадалась в прошлый раз спросить, выставлены ли сейчас в Париже его полотна. Или просто узнать о том, где их можно увидеть. Может быть, что-то хранится в самом доме? Знакомство с этими картинами помогло бы ей лучше узнать этого скрытного человека. Рассказало бы о нем не меньше, чем слова.

Она тоже почувствовала какой-то душевный трепет в этом помещении, как будто действительно переступила порог храма. Только вместо аромата ладана был резкий запах скипидара. И картины вместо икон. Этот личный храм, где не терпят посторонних… Выходит, она попала в число избранных? Признак доверия или аванс?

— Вы умеете пользоваться этими инструментами творчества? — Ференц показал рукой в сторону передвижной тележки. — Или нам придется начинать с азов?

— С тех пор, как я последний раз бралась за кисти, прошло много лет. Но я помню основы. По крайней мере, теоретически. — Она не стала признаваться, что после их первой встречи, уже на следующий день, приобрела несколько учебных пособий по рисованию и живописи. И, пользуясь отпуском по болезни, штудировала их день и ночь, чтобы освежить и пополнить свои знания. — Надеюсь, что справлюсь.

— Вот и прекрасно. Я считаю, что главное — это не техника письма, а вдохновение. Сердце художника само должно подсказывать ему, как передать свое настроение и свое видение. Я только подскажу тему для вашего первого урока. Попробуйте написать свои эмоции. Я не буду подсказывать вам, как это лучше сделать технически. Вы полностью свободны в выборе способов отображения своих эмоций. Я вас оставлю одну в этом помещении. Если понадоблюсь, позвоните по внутреннему телефону. — Он кивнул на стену, где был пристроен небольшой телефонный аппарат. — Ну не буду мешать.

— Но вы не назвали тему.

— Разве? Да, в самом деле. Я хочу, чтобы вы отобразили на полотне свои чувства к бывшему мужу. Все, что вы испытали за семь лет. От начала и до конца.

И Кристель услышала его удаляющиеся шаги. Она осталась одна в этом храме, посвященном богам искусства. Осталась наедине с пустым полотном и с великолепными инструментами для работы, мечтой любого художника-профессионала. Осталась, чтобы творить свое новое будущее.




4


— Принесите мне кофе, Кристель, — сухо, на ходу, не глядя на подчиненную, бросила мадам Барбару и направилась в свои апартаменты.

Ни здравствуйте, ни пожалуйста. Просто «принесите», и все. Такой стиль рекомендуется при дрессировке домашних животных. С людьми принято обращаться иначе. По крайней мере, если они не преступники, сидящие в тюремной камере.

Кристель просто однажды не повезло. Ее предшественница, занимавшая должность ассистентки мадам Барбару, ушла на пенсию. Ушла радостная, с видом человека, досрочно выпущенного за ворота тюрьмы. И вот теперь новая ассистентка расплачивается за свое невезение и долготерпение.

Отсутствие помощницы в течение недели по несерьезной, по мнению мадам Барбару, причине, из-за какой-то травмы ноги, оказалось поводом для того, чтобы еще больше ужесточить отношение к «безответственной» подчиненной. Она всячески демонстрировала свое нерасположение к Кристель.

Прошло всего тридцать секунд после брошенной на ходу команды, и перед столом Кристель вновь выросла фигура начальницы.

— Я, кажется, достаточно четко сказала, чтобы вы принесли мне кофе. Когда я даю указание своим подчиненным, я ожидаю, что мои распоряжения будут выполнены немедленно.

— Но вы же видите, что я занята подготовкой документа. Сейчас закончу, буквально через две минуты, и принесу вам кофе. Мне осталось дописать всего пару предложений.

— Я же сказала, что любые мои распоряжения должны выполняться немедленно. Не через две минуты, а немедленно. Сейчас же! — процедила мадам Барбару сквозь зубы с неприкрытой ненавистью.

Ей изменила обычная выдержка. У нее даже сжались кулаки. Какая-то девица осмелилась бунтовать, да еще в присутствии других подчиненных, с интересом прислушивавшихся к их разговору. Бунт надо давить в зародыше, пока эта зараза не расползлась по всему офису.

Сцена стала приобретать характер открытого и решающего противостояния. Или Кристель сломается под этим натиском и полностью и окончательно подчинится своему повелителю и палачу. Или встанет на защиту своих попранных прав и достоинства, рискуя потерять работу. И Кристель поняла, что у нее есть только один выход. Если она хочет сохранить самоуважение. Если хочет расстаться со своим серым прошлым. Если хочет построить свое новое будущее. Если хочет творить. И плевать на текущие последствия. Это временно, это пройдет.

— Извините, мадам, но в данный момент я составляю письмо для компании «Ллойд», в Лондоне. Ответ на срочный запрос. Очень важное дело, которое намного важнее вашей чашки кофе.

Кристель даже не верила, что смогла это произнести. Но уже не могла остановиться. Она преодолела свой психологический барьер. Переступила через чувство вечного страха перед возможными неприятностями, преодолела чувство покорности и зависимости от других. Такой ее сделали всего две встречи с Ференцем. Такой ее сделало общение с кистями и красками, возможность увидеть, почувствовать свое «я» как бы со стороны, на полотне. Тогда, в мастерской, увидев собственную картину, еще сырую и незаконченную, она уже поняла, что сможет победить саму себя, свое прошлое. Сбросить весь накопившийся балласт, чтобы ее душа, как воздушный шар, могла взмыть вверх, в небеса, вырвавшись из болота страданий и жизненной пустоты. Пришло время покончить с духовным рабством.

После сказанных слов отступать было некуда. Стараясь не обращать внимания на нарастающие нервные спазмы в желудке и слабость в ногах, она демонстративно, не спеша, поправила бумаги на столе и вновь уткнулась взглядом в каретку печатной машинки. Строчки документа расплывались у нее перед глазами, пальцы тряслись, но сердце ликовало.

— Хорошо, я поняла, — зловеще процедила мадам. — Как только закончите работу с документом, подойдите ко мне. Разберемся в уровне вашего профессионализма и вашем отношении к работе и руководству. И целесообразности продолжения вашей работы в нашей компании.

После ее ухода Кристель слегка помассировала пальцами виски, чтобы успокоиться и снять появившуюся от напряжения головную боль. Наверное, она просидела в таком положении минуты три, как вдруг услышала над собой знакомый голос. Она подняла голову. Напротив стола стояла весело улыбающаяся Элен, сексуально озабоченная блондинка, сотрудница другого отдела, сидевшая этажом ниже.

— Ты что, не слышишь? Я чуть горло не надорвала. Слишком много работаешь. У меня для тебя две новости. Во-первых, у Сюзанны сегодня день рождения, и после работы она приглашает кое-кого в кафе, где мы обычно полдничаем. Тебя в том числе. Выпьем по стаканчику вина за ее здоровье. Ты сможешь пойти?

— Еще не знаю. Позвони мне за полчаса до конца работы, если можно. Я уточню. А еще какие новости?

Девица заулыбалась еще шире и лукаво подмигнула. И даже повысила голос, чтобы расширить диапазон слышимости для окружающих.

— Ну, Кристель, ты даешь. Кто бы мог подумать? А на вид такая скромница.

— А в чем дело? — Она подумала, что речь пойдет о ее конфликте с мадам Бижу, что информация об этом обежала уже весь банк. Но ошиблась.

— Я только что из приемной, — возбужденно, взахлеб начала рассказывать Элен. — Тебя там, внизу, разыскивает весьма привлекательный мужчина. Настоящий секс-символ. Высокий, широкоплечий, темноволосый. В черных джинсах и белоснежной шелковой рубашке. Вид как у плейбоя. Явно не банковский работник и не страховой агент. Я даже не подозревала, что у тебя такие мальчики водятся. Познакомишь меня с ним? Не бойся, отбивать не стану. Отдашь его мне потом, когда он тебе надоест. Он назвал твое имя и описал тебя так, что я сразу догадалась, о ком идет речь. Где это ты его подцепила? И почему адрес не дала? Почему он тебя на работе разыскивает?

— Извини, Элен. Ты задаешь слишком много вопросов сразу. Я его еще сама не видела.

— Так ты что, даже не знаешь, о ком идет речь? Кто он и что он?

— Догадываюсь, конечно. Но вначале должна его сама увидеть. Хотя бы, чтобы удостовериться лично.

— Наверное, жутко романтическая история. Расскажешь потом. Это будет гвоздем программы сегодня вечером. Надеюсь, это не слишком секретно. Я могу этим поделиться с коллегами? Теперь я понимаю, чем ты занята по вечерам. Завидую. Ну ладно, я побежала. Разносить информацию дальше. — Она хихикнула и упорхнула, оставив Кристель перед дилеммой.

Предстояло решить — идти на разнос к мадам Барбару? Или плюнуть на нее и отправиться вниз, в приемную, на встречу с Ференцем? В том, что это был именно он, она не сомневалась. Непонятно только, зачем он пришел на фирму? И как ее разыскал?

Они расстались два дня назад, после того вечера в мастерской…

Она помнила, как взяла в руки кисти. Очень красивые и удобные. Из шерсти соболя, разной толщины, с отполированными рукоятками. Интересное ощущение. Как будто встретилась со старыми, давно забытыми друзьями. Затем открыла коробку с красками. Какой знакомый и волнующий запах… Некоторое время она стояла перед холстом неподвижно и задумчиво, вспоминая свою семейную жизнь, свои злоключения и обиды. Представляя себе все это в виде аллегорической цветовой гаммы. А потом руки сами начали двигаться, в такт мыслям и образам, роившимся в мозгу. Она просто выплескивала на полотно, почти не задумываясь, все то, что ее мозг выталкивал на поверхность. Она не знала, сколько прошло времени, работая непрерывно, как будто в забытьи, полностью отключившись от окружающего мира, не ощущая больше ничего — ни усталости, ни голода, ни жажды.

Потом наступило пробуждение. Мозг выполнил все, что от него требовалось. Действуя вместе с сердцем и руками. И теперь предоставил ей возможность посмотреть на то, что из этого получилось.

Она сделала несколько шагов назад и всмотрелась в картину. Да, это производило впечатление. Даже на нее. Сплошной сгусток боли. Языки пламени, на котором семь лет агонизировала ее душа. И робкая надежда. Слабая и неуверенная, как лучик солнца, на мгновение пробившийся сквозь грозовые тучи. Она почувствовала, что находится не одна перед этой картиной, и обернулась.

Ференц стоял сзади, молча глядя на полотно. Что видел он перед собой? Что чувствовал он? Воспринимал ли все так же, как она? Или перед ним был просто портрет женщины с длинными спутанными волосами, босой, в разорванном черном платье, с огромными, наполненными болью глазами, стремящейся вырваться из окружающих ее со всех сторон языков пламени, пытающейся отбросить эти извивающиеся огненные змеи простертыми вперед руками.

— Боже мой, — услышала она сдавленный мужской голос. Голос, в котором были восхищение, гнев и даже зависть. Белая зависть и восхищение одного мастера творением другого мастера. И гнев по отношению к человеку, который посмел причинить эту кричащую, пронзительную боль другому человеку. Ей.

Некоторое время он еще помолчал, затем повернулся к ней и посмотрел на нее так, как будто впервые видел. Серьезно и задумчиво. Как будто ему предстояло оценить ее и принять какое-то важное решение. Потом пожевал губами, потер пальцами переносицу и наконец сказал:

— У вас настоящий дар. От Бога. Мы будем развивать ваш талант. Вместе. Если я смогу еще чему-то вас научить после этой картины. — И он улыбнулся, ласково и поощрительно.

Тогда они быстро расстались. Было уже поздно, и она не стала больше задерживаться в его доме. Они не стали обсуждать технику рисунка и прочие профессиональные тонкости. Не смогли бы. У нее просто уже не было сил. Полное истощение нервной и физической энергии, как будто все это осталось вместе с красками на полотне. Ференц и сам не раз испытывал такое состояние, поэтому прекрасно все понял по одному ее виду. Просто проводил ее до выхода, затем посадил в свою машину и отвез домой. Сама она не смогла бы доехать в таком состоянии. И даже довел ее до квартиры. Но не стал заходить. Не напрашивался на чашечку кофе. Тихо закрыл за ней дверь и удалился.

И вот теперь появился у нее на работе. В банке. Зачем? Чтобы вновь выразить свое восхищение? Или что-то срочное появилось? Например, уезжает… Решил попрощаться перед отъездом? При мысли об этом ее вдруг как будто резануло по сердцу. А как же она? Она уже не могла обходиться без его многоцветной и выразительной улыбки. Без его проникновенно-эротического голоса. И ей нужно было творить. Она почти физически ощущала кисти в своих руках, даже во сне смешивала краски, ища нужную цветовую гамму на палитре, вдыхала запах скипидара. Уже вполне понимала, что не сможет больше жить без этого, что не может закрыть окно в тот мир, который открыл для нее этот человек.

Но хватит гадать и мучить себя. Конечно, она сделает однозначный выбор. В пользу мужчины, ждущего внизу. Мадам Барбару подождет. Надо войти в лифт, спуститься вниз, и все сразу станет ясным. Но вначале, конечно, слегка заняться своей внешностью. К сожалению, руководство компании проводило четкую политику в отношении облика своих сотрудников на работе. Строго деловой вид, ничего эротического и легкомысленного, отвлекающего коллег и клиентов от дела.

В своем полном соответствии этой установке она смогла еще раз убедиться, заскочив в дамскую комнату, чтобы заглянуть в зеркало. Оценить свои ресурсы и попытаться, по возможности, внести посильные коррективы перед встречей с Ференцем.

Ну что ж. В зеркале она увидела существо, в котором без труда можно было определить женщину. Привлекательную, миленькую, но, одновременно, очень серьезную и деловитую. Туго стянутые в пучок волосы. Никакой косметики на лице. Серый деловой костюм, не мешковатый, но и не облегающий. Юбка, естественно, ниже колен. Скромная бледно-сиреневая кофточка. Колготки телесного цвета, серые туфли на низком каблуке…

Так… Придется все же потратить несколько минут, чтобы придать этому образу некоторую живость и элегантность. Для начала, распустить волосы по плечам. Вот, уже лучше. Быстро достать губной карандаш из сумочки, которую, к счастью, догадалась прихватить с собой. Хороший, яркий цвет, влажный, чувственный блеск. Прекрасно. Вместо суховатого и блеклого аппарата для устной речи получились чувственные губы, зовущие к поцелую. Блузку расстегнуть на пару пуговиц, плечи распрямить, грудь вперед. Отлично, сразу на два размера больше выглядит. Черт, надо было жакет оставить на стуле. Ну ничего, просто расстегнем его. Вот, пожалуй, и все.

А женственность можно усилить за счет всегда доступных средств — белоснежной и слегка застенчивой улыбки, грациозной походки, легкого покачивания бедрами и тому подобное.

В общем, получился вполне приличный вид, подходящий для свидания. Тем более, не первого.

Итак, девочка, вперед. Главное — не робеть, почаще загадочно и чувственно улыбаться и ярко сиять широко распахнутыми, изумленными глазами.

Дверь лифта раскрылась, и она вышла в холл перед приемной. Помещение было отлично оборудовано для удобства ожидающих посетителей. Большие окна, темно-вишневый ковер на полу. Глубокие, массивные кожаные кресла и небольшие столики, на которых были расставлены пепельницы и разложены солидные, деловые газеты и журналы. Вполне приличные копии картин классиков на стенах.

Ференц как раз стоял перед одной из картин, разглядывая ее. Однако при звуке открываемой двери лифта он мгновенно обернулся. Значит, ждал, томился от нетерпения и надеялся. И тут же устремился к ней. Краем глаза она уловила какое-то движение у дверей приемной. Ага, кто-то подглядывает. Чтобы не упустить ни малейшей детали, а потом расписать в цветах и красках подружкам и коллегам все уведенное и услышанное. Что было и чего не было, о чем можно было догадаться, и что можно было предположить. Странно вообще, как это ей удалось в лифте одной доехать, без сопровождения. В женском коллективе информация распространяется быстро. Ну, может быть, еще не все потеряно, насмешливо подумала она. Может быть, следующим рейсом лифта подъедут любопытствующие. Как бы случайно и мимоходом. Особенно, если Элен уже успела пройтись по отделам, поделиться информацией.

Ну что ж. Надо порадовать коллег. У них ведь так мало развлечений на работе. Дать, так сказать, пищу для пересудов, догадок и домыслов.

По крайней мере, позволить Ференцу проявить себя во всей своей мужской стати и природной мадьярской галантности, усиленной французским воспитанием.

Ференц тут же оправдал надежды возможных зрителей. Быстро подскочил к ней, церемонно поцеловал ей руку и даже от смущения брякнул что-то по-венгерски. Что-то типа «кесоном», что тут же перевел как «целую ручки». И пояснил, что, мол, у них на родине так принято дам приветствовать. Мог бы и по-французски поприветствовать, в обе щеки расцеловать, на радость женским силуэтам, парящим за стеклянной дверью приемной. Но он всего лишь поцеловал руку, после чего перешел на французский язык. При этом почему-то приглушил звук, создавая проблемы для подслушивающих.

— Я хотел увидеть вас. Не мог дождаться запланированной встречи.

— А что случилось? Мы ведь договаривались встретиться сегодня вечером. Почему такая срочность? Куда-нибудь уезжаете? И как вы меня нашли?

— Я никуда не уезжаю. А как нашел? — Он замялся. — Пусть это будет моей маленькой тайной. Я довольно известный художник, и у меня есть некоторые влиятельные и информированные друзья. Иногда я это использую. Мир не столь уж велик, чтобы человек мог в нем затеряться. Особенно, если это очень красивая женщина и она мне очень нужна.

— Спасибо за комплимент. Так все-таки в чем выражается эта нужда? Не томите, рассказывайте.

— Здесь это будет не очень удобно. — Он выразительно покосился на застекленную дверь приемной, за которой маячили ее любопытные коллеги, пытающихся не пропустить ни малейшего слова.

К тому же она оказалась права в своих прогнозах. Дверь лифта вновь распахнулась, и оттуда вывалилось сразу трое девиц, по одному представителю от разных отделов. Три особы, у которых одновременно появились непонятно какие дела в приемной. И все трое тут же устремили бесцеремонно любопытные и одновременно томные и многообещающие взгляды на прекрасного двухметрового рыцаря в черно-белом наряде.

— Может быть, продолжим наш разговор где-нибудь за пределами этого здания? — тихо спросил рыцарь, непроизвольно косясь на новоприбывших. — У вас когда перерыв на обед? Я еще даже не завтракал. Так что приглашаю, так сказать, преломить вместе хлеб и разделить бокал вина и чашку кофе.

Она на секунду задумалась о возможных последствиях своей затянувшейся неявки на беседу к мадам Барбару, а потом мысленно махнула рукой. Отвечать, так за все сразу! И ответила:

— В принципе, можно пойти прямо сейчас. Я знаю тут поблизости вполне приличный итальянский ресторанчик, где хорошо готовят. И сравнительно недорого. Думаю, что помимо хлеба и кофе у них найдется и кое-что еще.

— Вот и прекрасно. Я знал, что могу рассчитывать на вас в любой кризисной ситуации. По крайней мере, теперь не умру от голода.

— Да уж, пожалуйста, не умирайте. С этим не надо спешить. По крайней мере, до тех пор, пока вы не раскроете мне свою тайну. Надеюсь, ничего плохого?

— Нет-нет, не волнуйтесь. Все в порядке. Не надо сразу думать о плохом. Иначе будут развиваться всякие нехорошие комплексы.

— О, я вижу, вы так вошли в роль психотерапевта, что никак не можете с ней расстаться. И где же ваш белый халат, доктор?

— Сегодня решил ограничиться белой рубашкой. Во время, так сказать, выездной сессии. — Ференц непринужденно взял ее под руку.

Она гордо выпрямилась, вызывающе подняла вверх подбородок, устремила вперед взор, как бы не замечая ничего перед собой, но одновременно регистрируя все происходящее вокруг боковым зрением. И они направились к двери лифта, как сквозь строй, под сверкающими клинками завистливых женских взоров.

Боже, до чего приятно чувствовать себя женщиной!

В итальянском ресторанчике, несмотря на обеденный перерыв, оказалось несколько свободных мест и прекрасное, быстрое обслуживание. Так что уже через несколько минут перед ними дымились тарелки со спагетти, щедро посыпанными пармезаном и обильно сдобренными помидорами в чесночном соусе. Кристель даже не отказалась от стаканчика рубинового кьянти, хотя обычно избегала употребления алкоголя в рабочее время, в соответствии с настоятельными рекомендациями администрации банка. Чуть попозже принесли также нежное филе телятины, тушенное с луком, и зеленый салат. И в завершение — кофе, фруктовый салат и ванильное мороженое.

Аппетит, как известно, приходит во время еды. Но у Кристель он прорезался значительно раньше, практически сразу, уже после первого глотка кьянти и первой порции спагетти, накрученной на вилку.

— Жаль, что не изобрели еще элегантный способ поедания этого блюда, — прокомментировала она, всасывая с присвистом изрядную порцию нескончаемых макаронных изделий.

— Ничего страшного, — усмехнулся Ференц. — Мы уже достаточно знакомы, чтобы допустить некоторые отклонения от светских правил. Особенно если они мешают наслаждаться едой. Мне, например, нравится ломать хлеб руками, а не резать его ножом. Так, по-моему, вкуснее получается.

— Ммм… — поддержала эту мысль дама, но не стала развивать дальше, поскольку рот был занят более важным делом.

Некоторое время за столом царило молчание, пока не опустели тарелки с национальным итальянским блюдом и телятиной. Покончив также с зеленым салатом и попробовав фруктовое ассорти, Кристель решила, что теперь можно и поговорить. Сытый человек гораздо оптимистичнее воспринимает любые новости.

— Итак, доктор, о чем пойдет речь? Я о причине вашего появления в банке. Или это просто был повод для того, чтобы вместе пообедать? — В ее голосе прозвучала едва слышимая нотка надежды. Но, к сожалению, ее ждало разочарование.

Ференц тщательно вытер губы салфеткой, как бы растягивая удовольствие от предстоящей беседы и собираясь с мыслями. Затем отхлебнул из стакана с вином и вновь долил его почти до краев, как бы испытывая терпение собеседницы. Потом плеснул немного и в стакан соседки, даже не спрашивая ее, и только затем начал отвечать на вопрос.

— Собственно, я хотел поговорить о вашей картине.

— А что с ней? Внезапно испарилась? Или изображение на ней ожило и заговорило?

— Не надо шутить, мадам, с живописью. Я серьезно. Вначале один вопрос. Тоже серьезный. Сколько лет вы уже работаете в своей страховой компании?

— Почти пять. А что?

— Это большой срок для занятия делом, которое вам не нравится. Слишком большой. К тому же под началом руководителя, с которым невозможно работать. Сколько лет вы у нее в подчинении?

— Пока еще не лет, а месяцев. Всего полгода. Или целых полгода. Это как считать. Проведенный с нею рабочий день надо считать за рабочую неделю. И платить компенсацию, как за работу в зоне риска. Как в ядерном реакторе.

— А вы никогда не задумывались о том, чтобы все это изменить?

— Да нет, почему же. Конечно, мечтала, думала об этом. Но одно дело мечты, а другое дело — реальная жизнь. У меня не слишком большой выбор. Эта работа все же достаточно хорошо оплачивается. Как известно, жизнь нередко состоит из компромиссов. Как в данном случае, между желаниями и реалиями. Мои родители-виноделы всегда были связаны с землей и учили меня не отрываться от земной тверди. Небо для молитв, а земля для дела, — так говорила моя мать.

— Хорошая заповедь. Но хотя бы абстрактно вы думали о том, в какой области могли бы еще себя реализовать?

— И это было. Но ведь любые изменения требуют серьезных усилий. Придется начинать новую жизнь, осваивать новые обязанности. Где гарантия, что все получится? Или что новое начальство окажется лучше прежнего? И потом, я просто устала. От своего трудного замужества и от своей постылой работы. Честно говоря, все, что мне хочется сейчас — это просто отдохнуть. Хотя бы пару месяцев. От всего. Сменить обстановку. Уехать куда-нибудь, туда, где меня никто не знает. Я бы с удовольствием сейчас отправилась куда-нибудь к морю. Лучше за границу. В Испанию, например.

Она это поняла сегодня, во время столкновения с мадам Барбару. Вдруг остро почувствовала, насколько ей все это опротивело. Уволиться, отдохнуть пару месяцев, прийти в себя, а потом опять начать все заново. Поиски работы, освоение новых обязанностей, врастание в новую среду обитания, решение новых проблем. Она и сама, не хуже Ференца и без всякого психоанализа понимала, что загоняет себя в угол.

Продолжение работы в банке все более становится похожим на заколдованный круг. Она сама себя подавляет, ломает свою психику, теряя постепенно волю к переменам и сопротивлению обстоятельствам. Просто плывет по течению реки, зная, что та несет ее к огромному водопаду, в пропасть…

Ее мысли прервал бархатистый мужской голос.

— А вы не хотите теперь, после появления в моем доме, после работы с кистями и красками, взглянуть на свои проблемы по-другому? Вы сказали, что вам нужен отдых. Я бы добавил — и лечение души. Мне известен способ решения этой проблемы. Это искусство. Живопись. Может быть, это звучит громко и претенциозно. Но в вашем случае это вполне справедливо. Искусство, как способ укрыться от реалий мира, своеобразная пещера для усталого человека, для временного отшельника. Так сказать, психологическое убежище и приют для мятежной души. Искусство — это прекрасное лекарство от страданий, средство излечивать самые глубокие раны и травмы, особенно душевные. Извините за менторский тон. Так уж получилось. Но это только одна сторона медали.

Он задумался, затем отпил глоток вина и продолжил:

— Есть и другая сторона вопроса. Вполне конкретная. Я о вашей картине. Когда вы впервые появились в моем доме, я не знал, на что вы способны. Тогда я просто хотел помочь человеку найти себя. А теперь я вижу гораздо больше. Я профессиональный художник, давно вращаюсь в мире живописи. И смею заверить, что многие профессионалы отдали бы все, что угодно, за то, чтобы суметь создать нечто подобное. У вас талант. Настоящий врожденный талант, от Бога. Такой не приобретешь никакими занятиями. И, как ни странно, у вас блестящая техника живописи. Даже не знаю, откуда это взялось. Если бы я не видел это собственными глазами, я бы не поверил. Такое мастерство во владении кистью достигается годами тяжелой работы. И чтобы такое смог продемонстрировать новичок? Просто невероятно. Вас ждет великолепное будущее, если вы пойдете по этому пути. Поверьте — это не комплимент красивой женщине. Это серьезная профессиональная оценка и прогноз.

— Вы хотите сказать, что у меня есть определенные способности? Допустим, это так. Получилось более или менее удачно, на первый раз. Но что из этого следует? Какое это отношение имеет к моей работе и к моему будущему? Вы что предлагаете? Бросить все и заняться живописью? Но на что я буду жить? Ночевать под мостами или на лавочках в парках вместе с бездомными и отверженными обществом людьми? Пить воду из фонтанов и питаться гнилыми овощами из мусорных баков? А собранные на милостыню деньги тратить на кисти и краски? И творить, творить, день и ночь. До тех пор, пока не придут известность и деньги. Знаете, я не такая наивная. В этом мире очень сложно пробиться без соответствующей поддержки. По крайней мере, на первых порах. Я не могу в одночасье превратиться в известного профессионала, за картинами которого будут охотиться богатые покупатели.

— Я это понимаю не хуже вас, Кристель. Правда, не все так мрачно выглядит, как вы рисуете, когда речь идет о подлинном таланте, а не о подмастерье или простом ремесленнике в живописи. И у меня как раз есть для вас деловое предложение.

— Любопытно узнать — какое? Надеюсь, ничего сомнительного?

— Нет, конечно. Ну, может быть, это потребует несколько расширенного и гибкого взгляда на проблему.

— О чем это вы? — тут же насторожилась Кристель.

— Итак, я уже говорил о том, что вы вполне могли бы стать профессиональной художницей, отказавшись от унылой и бесперспективной работы. У вас есть для этого все, кроме одного. Необходимых средств на первый период. Только это удерживает вас от решительного шага. А психологически вы к этому уже готовы. Я правильно формулирую?

— В принципе, да. Теоретически. Но, не решив материальные проблемы, я не могу рисковать. Я бы не хотела после неудачного замужества еще и упасть на социальное дно.

— А если бы я смог предоставить вам гарантии?

— В каком виде? И что это от меня потребует?

— Ничего сложного не потребуется. И ничего недостойного для вас. Это моя первая гарантия. — Он на некоторое время задумался, явно подбирая слова. — Я бы хотел выступить в роли вашего спонсора и учителя. На первое время. Пока вы не оперитесь окончательно, чтобы взлететь самостоятельно в небо. Вы можете даже переехать ко мне в дом. Так будет удобнее и для занятий и для вашей творческой работы. Не бойтесь. Я не приглашаю вас в содержанки. Вам не придется в качестве платы делить со мной постель. — Он опять немного помялся, но потом все же застенчиво добавил: — Если, конечно, вы сами этого не захотите. В общем, речь идет только о вашей работе. Для вашего успокоения я даже могу представить смету расходов. Оплатите потом, после того, как станете обеспеченной знаменитостью. Я понимаю, что вам трудно сразу принять решение. Я не тороплю. По крайней мере, не отказывайтесь сразу. Подумайте.

Про постель он мог бы и не упоминать, подумала Кристель. В случае постоянного проживания в его доме это практически неизбежно. Ни одна женщина в мире не смогла бы устоять перед его обаянием. А вслух произнесла:

— Ну что ж. Спасибо за предложение. Я подумаю. Особенно насчет переезда в ваш дом. Мне все-таки представляется это преждевременным. Тем более что я уже оплатила свое жилье за три месяца вперед, так что выселение в ближайшее время мне не грозит. Мне было бы удобнее просто приезжать к вам для работы. Ну… и есть еще один вопрос. Я и так доставляю вам слишком много хлопот. У вас же есть и какая-то собственная личная жизнь… — Она испытующе посмотрела ему прямо в глаза. — Мне бы не хотелось столкновений с вашими поклонницами, особенно на вашей территории.

— Насчет этого можете не беспокоиться. Таковых на данный момент нет. По крайней мере, в моем доме. И давно.

— Я вам сочувствую, — слегка насмешливым, но довольным тоном отреагировала Кристель. — В таком случае, как я полагаю, мы уже обсудили основные проблемы. Мне только по-прежнему непонятно, к чему было так спешить? Мы вполне могли бы поговорить на эту тему позднее.

— В таком случае, — отпарировал собеседник, — будем считать, что я просто соскучился. Не видел вас целых два дня и начал тосковать. Я художник, привык порой действовать спонтанно и иррационально. Руководствуясь чувствами, а не разумом. Боялся, что у вас появятся другие предложения. Что кто-нибудь вас перехватит в последний момент. Или найдете себе какое-нибудь другое занятие, помимо живописи. Такая версия событий вам нравится?

— Последнее совершенно исключено. — Она решительно помотала головой. — Только не это. С живописью расставаться я не собираюсь. А вот о продолжении работы в страховом бизнесе мне надо подумать… Кстати, мне нужен ваш совет. Извините, что перегружаю своими проблемами, но в данный момент я могу обсудить это только с вами.

И Кристель начала пересказывать ему суть случившегося сегодня. О своем конфликте с мадам Барбару. Она поняла, что ей надо обязательно высказаться и с кем-то посоветоваться. Получить моральную поддержку и практический совет. С сотрудниками об этом откровенно не поговоришь. Побоятся потерять собственное место и возможность карьерного роста.

Ференц внимательно и сочувственно выслушал, не перебивая, все, что ей хотелось высказать. Все, что накопилось в ее душе. А потом просто и как-то буднично подвел итог:

— Мне кажется, это даже к лучшему. Этот конфликт поможет вам принять правильное решение, о котором мы только что говорили. Не бойтесь решительных поступков. Я на вашей стороне. Еще раз повторяю, что обещаю помочь вам найти правильное место в этой жизни, соответствующее вашим дарованиям и наклонностям. Давайте выпьем за ваше новое умение самой определять свою жизнь. За вашу смелость и за ваш талант!




5


Кристель сидела на траве, рядышком с Ференцем, под раскидистым дубом, возвышавшимся во весь свой исполинский рост среди более молодых деревьев. Воздух был напоен запахом полевых и садовых цветов, разбросанных по всему окружающему их пространству — желтые и фиолетовые крокусы, голубые колокольчики и благородные тюльпаны. И много других, чьи названия она даже не знала. Их разноцветные головки весело качались, обдуваемые теплым ветерком, напевая в унисон свои беззвучные чарующие песни.

Какая идиллия. А ведь возможно, подумала она, когда-то здесь была священная роща древних галлов. И друиды приносили под этим деревом свои кровавые жертвы, вставляя отрезанные головы в специальные каменные хранилища-алтари и развешивая обезглавленные тела на ветках этого священного дуба для пропитания мудрых воронов. Она невольно поежилась, представив себе эти мрачные сцены, и даже машинально привстала с земли, слегка согнувшись, как будто опасаясь, что вот-вот коснется головой чего-то ужасного, свисающего сверху. Но тут же встряхнулась, приходя в себя и возвращаясь на прежнее место. Что за нелепые фантазии. Конечно, она не ботаник, но и без этого не сложно определить, что дерево не может быть столь древним. Так долго даже деревья не живут. В лучшем случае, под этим дубом мог отдыхать Наполеон, сидя на складном походном стульчике и обдумывая план очередной военной кампании. Надо быть оптимистичней и думать только о хорошем, тщательно охраняя себя от негативных воздействий, тем более со стороны собственного сознания.

Она оглянулась на Ференца. Тот мирно дремал, вытянув на траве свои мускулистые ноги, опершись спиной о тот же ствол дуба и слегка привалившись плечом к ней. Спокойное, безмятежное лицо, как у младенца. Или как у спящего принца. Лишь ресницы слегка подрагивают и чуть раздвинуты в улыбке кончики губ. Видимо, смотрит какой-то приятный летний сон, бестрепетно доверив охрану своей священной персоны этому дереву и даме. Впитывает животворную энергию сразу от обоих.

Наставник вытащил ее на природу, чтобы учить рисовать пейзаж, хотя ей это не очень нравилось. Все же портреты ее больше привлекали. Но патрон настоял на том, что без этого не обойдешься. Это расширит диапазон ее цветового восприятия и гамму сюжетов. Мол, пригодится на будущее, хотя бы в виде фона для портретов. Намекнул даже, что было бы неплохо, если бы она сделала серию скетчей о Париже. Наиболее характерные достопримечательности города и сценки из уличной жизни. Чтобы оценить ее умение выбирать тему и ракурс. И вообще, нельзя фиксироваться на какой-то одной теме, ибо это быстро перейдет в конвейерную систему и простое ремесленничество, а в перспективе и к вырождению творчества.

Маэстро, конечно, виднее, хотя у каждого должен быть свой путь в творчестве. Впрочем, может, он и прав. В любом случае, пребывание на свежем воздухе идет ей на пользу. Особенно в такой приятной компании. Немного устали глаза и слегка ломило спину после двухчасовой непрерывной работы. Так что она вполне заслужила право на продолжительный перерыв. Но главным было желание просто побыть рядом с этим человеком, расслабиться, погреться на солнышке, послушать шелест ветра в листьях деревьев, нежное щебетание птиц и веселое стрекотание кузнечиков в траве.

Рядом лежал альбом для рисования с мастерски сделанными набросками и несколько карандашей, выпавших на траву. Перед выездом на природу мэтр сказал, что карандашные наброски — это хороший вид творческих упражнений. Для любой категории художников, а не только начинающих. И пока она работает кистями, он тоже будет заниматься своим развитием и совершенствованием, как бы подавая ей личный пример. Вначале он, действительно, пытался что-то изобразить в альбоме, пока убаюкивающее очарование природы не возобладало над этим мощным телом.

Кристель взяла в руки один из карандашей и покатала его в пальцах. Затем провела рукой по гладким, матовым страницам альбома для рисования. Приятно было держать в руках что-то материальное, чувствуя не только текстуру, но и внутреннюю суть, как бы душу вещей. Это проявилось у нее еще в детстве. Всегда ходила с занятыми чем-нибудь руками. Например, ей очень нравилось разминать пальцами глину. А сейчас, глядя на спящего мужчину, ей почему-то очень захотелось ощутить в своих ладонях маленькую, теплую, доверчивую ладошку ребенка. Малыша, мальчика, черноголового и черноглазого, похожего лицом на этого гиганта под деревом. Она даже вздохнула, представив себе маленькую фигурку, удобно устроившуюся у нее на коленях. Рядом со спящим отцом…

Внезапно ее мечты были прерваны добродушным голосом.

— В чем дело, мадам? Решили сменить сферу деятельности? Поменять кисть на карандаш? Лишить меня славы лучшего рисовальщика в окрестностях этого дуба? — В его веселых глазах, как зайчики на лужайке, прыгали искристые смешинки. — Или что-то еще замышляете, более ужасное? Может быть, поделитесь? Или это страшная женская тайна?

Да, тайна в ее мечтах действительно присутствовала, поскольку говорить об общих будущих детях с художественным наставником, пожалуй, было рановато.

— Да нет, какие у меня могут быть от вас тайны. — Эта фраза прозвучала у нее довольно искренне. — Вы же сами запретили даже думать о такой вольности. Как только появится в закоулках сознания какая-то мыслишка, приказано сразу же ее выносить наружу, как на подносе. Для совместного и откровенного обсуждения. Я правильно интерпретирую ваши наставления?

— Ну есть, конечно, кое-какие передержки и инсинуации. Но в целом идея трактуется достаточно правильно. Итак, я весь внимание.

— Боюсь, что мне нечем вас особо порадовать или удивить. Я думала просто о… — На секунду она замялась, что не ускользнуло от слуха чуткого маэстро.

— Похоже, вы все же думали о чем-то личном. И не хотите делиться этим со мной.

— Нет, нет, ничего личного. Обычные, незатейливые размышления горожанки на лоне природы. О красоте окружающего. В повседневной суете этого не замечаешь. В основном смотришь под ноги, чтобы не упасть, и иногда, мельком, вдаль, для общей ориентации. Видишь тротуары и ободранные носки туфель, слышишь клаксоны автомашин, вдыхаешь запах бензинового перегара. А зелень листвы и голубизна неба, пение птиц и аромат цветов как-то ускользают. Теряется перспектива, все слишком приземлено и буднично. Вместо романтического полета в прозрачной вышине, на распростертых крыльях — безрадостное ползание по житейской грязи на животе, как сороконожки.

— О, какой у вас сегодня пессимистический философский настрой, — сонно-добродушным голосом прокомментировал ее тираду собеседник. — Наверное, вы просто перетрудились. Моя вина, мой недосмотр — мне и исправлять. Я знаю хороший способ снять вашу меланхолию. — Он оторвался от ствола дуба и потянулся в сторону корзинки с нехитрой провизией, которую прихватил с собой. К тому же сам собрал и приготовил все эти продукты для походной трапезы.

Из корзинки, слегка прикрытой салфеткой, торчало горлышко бутылки из темного стекла и рядом с ним пластиковая упаковка минеральной воды. На дне корзинки лежали свертки с бутербродами. Однако есть не хотелось. Кристель выпила только несколько глотков воды и с трудом прожевала бутерброд с венгерским салями, да и то лишь затем, чтобы не обидеть Ференца, который решил приобщить ее постепенно к национальной мадьярской кухне. Так сказать, в рамках культурного обмена. По крайней мере, что такое венгерский гуляш, огненно-красный от жгучего перца, и сколько вина требуется, чтобы погасить пламя в желудке после его употребления, она уже хорошо знала на собственном печальном опыте.

В воздухе уже заметно парило, а небо над ними постепенно застилала грозовая туча. Надо было бы вернуться к машине, пока они не попали под ливень. Но лень было вставать, собираться и тащиться куда-то. Да и не хотелось самой проявлять инициативу. Слава Богу, в данный момент есть кому решить эту незатейливую житейскую проблему, так что зачем утомлять собственные мозги и насиловать волю. В присутствии этого мужчины она чувствовала спокойствие и уверенность за будущее, сладостную возможность передоверить ему решение всех своих проблем.

Конечно, доверять ему настолько, чтобы переехать в его дом на постоянное жительство, она все же не стала. Хватает и того, что она там задерживается допоздна, в основном, естественно, в мастерской или в отведенной ей для работы и отдыха комнате, наедине с красками, холстом и кистями. Хозяин дома особо не докучал своим присутствием и излишними разъяснениями. Давал почти полную свободу творчества. Так, иногда, конечно, вносил кое-какие коррективы в ее работу. Но ненавязчиво, очень деликатно, в мягкой форме. Мол, мне кажется, что так будет выглядеть лучше. Но смотрите сами. Если не нравится, то уберите. Или просто ограничивался словесными предложениями, если идея была и так понятна. А принимать их или нет — оставлял на ее усмотрение.

В основном, его учительство сводилось к тому, чтобы единственная, зато очень способная и симпатичная ученица была своевременно накормлена, напоена и полностью обеспечена материалами для работы. Если не считать, конечно, того, как искусно он создавал творческую обстановку вокруг нее, как целительно и вдохновляюще воздействовал на нее своими беседами обо всем и ни о чем во время перерывов в работе, во время еды и кратких прогулок по примыкающим к его дому улочкам. Давал и ей возможность для самовыражения не только на полотне, но и в словесной форме. Правда, откровенность во время этих бесед по-прежнему присутствовала в основном с ее стороны. Для нее его жизнь оставалась загадкой.

В данный момент ее загадочный патрон что-то не торопился со сборами. Он опять вернулся в исходное положение, прислонившись спиной к дубу, и молча сидел рядом, с закрытыми глазами, хотя, вроде бы, уже не спал. Видимо, тоже наслаждался редким общением с природой…

Кристель вспомнила вдруг свою последнюю беседу со своей, теперь уже бывшей, руководительницей. Сразу после того, как она рассталась с Ференцем у входа в здание, Кристель поднялась в офис мадам Барбару, готовая к самой жесткой форме разговора, полная решимости дать достойный отпор. Собственно говоря, успокаивала она себя, что я теряю, кроме своих цепей. А приобрести можно многое. К такому умозаключению ее все время подталкивал Ференц. В конце встречи даже нехотя выдавил из себя, что, на крайний случай, если она все же откажется от карьеры художника, он сможет подобрать ей более приличное место работы. Правда, не стал уточнять, в какой области. Интересно… Может быть, в качестве своего личного секретаря и домоправительницы?

В любом случае, конструктивного сотрудничества с мадам у нее все равно не получится. Видимо, она просто одним своим молодым, цветущим видом вызывает раздражение патронессы.

Разговор, как и предполагалось, сразу пошел на повышенных тонах. Причем патронесса чуть не лишилась дара речи от наглости подчиненной, посмевшей ее перебивать и даже повысившей на нее голос. Кристель знала, что добром эта беседа все равно не кончится. Ей надо просто разрядиться, высказать все, что наболело, и громко хлопнуть дверью на прощание, отдав себе отчет в том, что в сфере страхования ей работать уже не придется. Как она подозревала, существует негласный «черный список», в который она неизбежно попадет как «строптивая и скандальная личность, не заслуживающая доверия». Уж мадам Барбару постарается, характеризуя ее, не пожалеет черных красок.

Черт с ним. Будем надеяться на то, что в мире художников рекомендации от прежнего работодателя не требуются. Достаточно будет ее собственных картин и характеристики ее учителя. Или упоминания его имени. Ученица мэтра Рокаша. Очень способная и перспективная…

К концу разговора Кристель вдруг как-то сразу успокоилась и остыла. Ей даже смешно было смотреть на трясущуюся от гнева мегеру, захлебывающуюся слюной и злобой. Она не отказала себе в удовольствии несколько затянуть общение, хотя могла бы сразу прервать бессмысленные словоизлияния взбешенной патронессы, заявив о своем собственном желании уйти с этой работы, весьма удачно совпавшем с пожеланием руководства. Но когда еще представится такая редкая возможность высказать человеку, который тебе не нравится, прямо в лицо и не выбирая выражений, почему именно он тебе не симпатичен. А в завершение заявить, что по причине вышесказанного не имеет больше желания оставаться у нее в подчинении и вообще работать с ней на одном этаже, в том же здании и даже в одном учреждении.

Хорошая была встреча. На всю жизнь память останется. У обеих. Правда, очень разная по впечатлениям.

Глубоко погрузившись в свои мысли и воспоминания, она даже не поняла вначале, почему вдруг почувствовала влагу на своих вытянутых на траве ногах. Подняла глаза к небу — и все стало ясно. Опять повторялась сцена встречи с разбушевавшейся стихией. Только на этот раз она встретила ее не одна. В сопровождении надежного рыцаря. Который, правда, как выяснилось, по прежнему пребывал в безмятежности и даже подремывал. Устроился уютно рядом с нею, расслабился, пригрелся, разморило на солнышке. Еще бы. Он же мастер, учитель. Ему не надо самому краски мешать и кистью водить.

Пришлось довольно невежливо толкнуть его локтем в бок, чтобы привести в движение. Правда, реакция у него была отменная. Тут же вскочил и галантно протянул ей руку, помогая встать. Собрал и сложил моментально все художественные принадлежности. Кристель подхватила корзинку с едой, и они направились ускоренным шагом, почти бегом, напрямик, по траве, в сторону оставленной автомашины. К его ярко-красному «альфа-ромео». И тут это случилось.

Кристель в спешке поскользнулась на мокрой траве и, зацепившись ступней за корень дерева, со всего маху, очень неудачно, с поворотом, грохнулась о землю. С тем же результатом, что и после приземления в яму возле станции метро. На ту же ногу, как специально. Похоже на растяжение связок. Вторичное растяжение и за столь короткий промежуток времени. Так ведь и без ноги можно остаться, мысленно отругала она себя.

Пришлось бросить корзинку и мольберт. Ференц вернется за ними потом. Сейчас он был занят главным. Подхватил ее на руки, легко, как пушинку, и помчался, словно молодой олень, под укрытие автомашины. Оставил Кристель на несколько минут на заднем сиденье, естественно, после ее заверений в том, что все нормально, ничего страшного. Затем бросился опять под дождь, чтобы захватить предметы искусства.

Ей было приятно, что выбор между бездушными инструментами и человеком, который оживлял эти предметы, был сделан в ее пользу. Видимо, это был психологически нелегкий шаг для художника. Надо было вдеть его лицо, когда он помчался за оставленными вещами. Или она просто стала мнительной и придирается к людям понапрасну? Да и, потом, что поделаешь. Ничто не идеально в этом мире.

Великий художник, наставник и рыцарь отвез ее к себе домой. Несмотря на ее протесты, которые, откровенно говоря, были довольно слабыми и неубедительными. Носили явно формальный характер. Ее соседка по квартире отсутствовала, так что заботу о больной ноге возложить было не на кого. Кот до утра вполне продержится на оставленных ему запасах еды и воды. Можно будет позвонить консьержке и попросить ее позаботиться о животном до ее возвращения. Тетушка Жозефина иногда оказывала ей такую любезность в прошлом. У нее самой было две кошки, кстати, близкие подружки любвеобильного Роланда. И уж совсем на крайний случай можно было попросить ее спасителя проявить еще большее благородство и взять на себя также спасение от голодной смерти ее близких в лице очаровательного кота. Приютить его на время в том же помещении, что и хозяйку.

Ференц оказался весьма способным не только в области терапии души, но и тела. Осмотрел ногу и сделал перевязку тут же в машине, а дома даже сделал ей обезболивающую заморозку ноги. Нашел в своих запасах ампулы с новокаином и снотворное. Сделал все грамотно. Притащил даже старинную трость, весьма красивую, с затейливой резьбой по дереву и набалдашником из серебра и слоновой кости в виде львиной головы. С такими тростями, наверное, ходили парижские франты в девятнадцатом веке. Накормил, напоил и уложил спать в гостевой комнате.

Кристель побаивалась, что он примостится рядом, как бы для охраны ее ночного покоя, и даже приготовилась сопротивляться. Но он ограничился словесным пожеланием скорейшего выздоровления и спокойной ночи. Пообещал вернуться утром и повелел без стеснения вызывать его ночью, если больная почувствует ухудшение. Кроме того, нашел для нее в своих запасах банный халат и выделил одну из своих рубашек для импровизированной замены ночной сорочки.

В общем, если Кристель вначале боялась нежелательного развития контакта, то после его ухода почувствовала разочарование. С этим легким разочарованием она и заснула, проспав безмятежно до утра. То ли целитель оказался весьма хорошим. То ли снотворное оказалось слишком сильным.




Дверь в спальню слегка приоткрылась, и в нее осторожно просунулась мужская голова. Убедившись, что гостья проснулась, Ференц уже уверенно вошел в комнату, держа в руках поднос, уставленный принадлежностями для легкого завтрака.

В центре красовался кофейник с примкнувшими к нему двумя чашками, сахарницей и молочником. Комплект дополняли соломенная корзинка с булочками, масленка и вазочка с джемом, похожим на вишневый. Кофе источал приятный аромат.

Ференц опустил поднос на небольшую прикроватную тумбочку и присел рядом с Кристель.

Она неожиданно почувствовала, как по телу прокатилась горячая волна. Хотя он даже не коснулся ее и ничего не сказал. Хватило одного его присутствия и взгляда для такого магического воздействия. Мощный, уверенный в себе, мужественный, сексуально привлекательный. Настоящий мужчина, созданный природой для того, чтобы творить и любить. На этот раз одетый в белую шелковую пижаму с каким-то иероглифом на груди. И опять босиком. Это на его языке символов и жестов могло означать, что человек в белом обещает говорить правду и только правду. И того же требует от нее. Очередной исповеди. Вот только на какую тему?

Он протянул руку к ее голове, молча коснулся волос и начал задумчиво наматывать одну из прядок на палец. Затем так же, не спеша, размотал в обратную сторону. И только после этого прервал несколько затянувшееся молчание. Голос был по-утреннему сонный, ленивый и с хрипотцой.

— У вас замечательные волосы. И на вид, и на ощупь… — Затем, без всякого перехода, деловито спросил: — Ну как нога? Не очень болит?

— Так, слегка ноет. Но ничего серьезного. Исцеление идет быстрым ходом. Просто поразительно. Впрочем, ничего удивительного, у меня такой чудесный доктор. Вы просто кладезь талантов. Особенно вам удается спасение пострадавших дам.

— Ну-ну, не перехваливайте. А то у меня закружится голова от избытка лести, и я потеряю связь с реальностью. Начну терять квалификацию и объективность в самооценках. Кстати, я спасаю не всех женщин, а только некоторых. По правде говоря, вы первая. Не хочу сказать, что я такой черствый. Просто как-то не представлялось случая. А вот животным больше повезло. Я лечил в детстве кошек и собак. Перевязывал им хвосты и лапки и кормил таблетками. То ли сам мечтал стать врачом, то ли родители это внушали. Сейчас уже трудно точно сказать. Во всяком случае, родители хотели, чтобы я занялся медициной, когда подрасту. Но не получилось. Обстоятельства помешали. Кстати, надеюсь, вы не специально это сделали, чтобы проверить мои способности?

— Нет, что вы. Это было бы слишком жестоко по отношению к себе самой. Я нормальная женщина. У меня достаточно развит инстинкт самосохранения. Да и рисовать будет сложно.

— Ну ладно. Это успокаивает. Не хотелось бы, чтобы мой дом превратился в клуб самоубийц. — Он притворно вздохнул с облегчением. — Значит, вы вполне дееспособны, как я понял. Бодры и свежи и готовы трудиться.

— А что вы имеете в виду под словом трудиться? — нарочито обеспокоенно спросила Кристель. — Что вы предлагаете?

— Вам пора вставать. Могу предположить, что ваше пребывание здесь на некоторое время затянется. Если вы, конечно, не будете слишком категорично возражать. Хотелось бы, чтобы это время было использовано с максимальной пользой, раз уж так получилось. На это время я предлагаю жесткий график. Вставать в определенное время каждый день. Работать ежедневно не менее восьми часов. Не обязательно для этого стоять. Работать можно и сидя, и лежа. Особенно с карандашом. Вам это тоже не повредит, полезно для совершенствования техники рисунка. Без самодисциплины не может быть художника. Иначе быстро разленитесь при переходе на свободный режим после работы в компании. Потеряете кураж и целеустремленность. И все остальное. Тогда опять придется возвращаться в наемное рабство, на службу.

Кстати, я, пожалуй, выделю вам отдельное помещение для работы. Рядом с моей мастерской, для удобства общения. Чтобы мы могли ходить друг другу в гости, — пошутил он. — Поставим вам там все необходимое для работы. Если захотите сохранять свои работы в тайне, могу дать честное слово, что не буду подглядывать. Передам вам ключ от комнаты. В этом доме много свободных помещений, так что это меня не стеснит.

— Спасибо за личную мастерскую. Давно об этом мечтала. Надеюсь, мебель для отдыха там тоже будет? Учитывая мое физическое состояние.

— Да, безусловно. Вне всякого сомнения. Диван, кресло, стол. Я же все-таки буду к вам иногда заходить. На правах вашего наставника и хозяина дома. С вашего, конечно, позволения.

— Считайте, что оно у вас есть. И надеюсь на ваше честное слово. Мне бы не хотелось подвергаться преждевременной критике, по крайней мере, до завершения работы. Но вот насчет того, чтобы взяться за работу прямо сейчас? Ну… не знаю. Не успела бедная девушка проснуться, как ее уже начали запугивать. Жаль, что мы не договорились заранее по этому вопросу. Я могла бы притвориться умирающей. По крайней мере, я очень надеюсь, что ваша роль тирана и палача не доставляет вам удовольствия.

— Нет, конечно. Поверьте, я делаю это с болью в сердце, — подхватил ее шутку Ференц. — Для вашей же пользы.

— Так все учителя говорят, когда мучают учеников на экзаменах и уроках. И еще добавляют, что те им за это будут потом благодарны.

— Спасибо за подсказку. Я как раз именно это и хотел добавить. Вы просто меня опередили. Рад тому, что мы понимаем друг друга с полуслова. Приятно иметь дело со столь способной ученицей.

— Так значит, я все же не дождусь от вас никакого снисхождения?

— Ну что вы. Вообще-то я противник послаблений. Но для вас мы сделаем исключение. Во всяком случае, на сегодня. Кстати, я могу на этот период подобрать для вас более посильное занятие. Вы могли бы поработать моей натурщицей. Не пугайтесь. Я пишу женщин одетыми. В том наряде, какой больше всего идет моим заказчицам. Вы можете сами придумать, во что вас нарядить на портрете. Часть дня поработаете на себя, часть дня — на меня. Как вам такая перспектива?

— Ну что ж. Это предложение мне подходит. Я готова поработать натурщицей в качестве платы за проживание и питание. Могу даже позировать в бикини, чтобы облегчить вам зарисовку деталей.

— Это хорошо. Я вижу, что налицо полное взаимопонимание. Можно сказать, что взаимовыгодное сотрудничество уже налаживается. К дому, я полагаю, за предыдущие визиты вы уже привыкли и достаточно свободно в нем ориентируетесь. По крайней мере, в случае моего временного отсутствия сможете самостоятельно найти дорогу в кухню. Если трости будет недостаточно, то у меня найдется еще пара костылей. Остались после того, как я сам побывал в подобной же ситуации пару лет назад. Подвернул ногу на теннисном корте. В принципе, можно даже заказать кресло на колесах. Но я думаю, что вам ничего серьезного не угрожает. Заживет через несколько дней. Да, и еще, я могу носить вас на руках. Это занятие мне понравилось. Кстати, могу доставить вас перед завтраком в ванную комнату. Для быстроты. А то кофе уже стынет. Мы с вами заговорились. Придется подогревать кофейник, потому что настоящий кофе должен быть обжигающе крепок и горяч. Как поцелуй любимой женщины.

— Да вы прямо поэт. Наверное, именно об этом я мечтала с детства. Услышать такие слова. Это звучит так романтично. Ну что ж, мой рыцарь. Не буду больше испытывать ваше терпение. До ванной комнаты я, пожалуй, все же попытаюсь добраться самостоятельно. Это не займет много времени. А вы начинайте пить кофе без меня. Надеюсь, хоть что-то в кофейнике останется до моего возвращения?

— Безусловно. На это вы вполне можете рассчитывать.

— Вот и отлично. А пока отвернитесь. Мне бы не хотелось демонстрировать свой помятый наряд. Кстати, раз уж мне придется продлить здесь свое пребывание, то надо как-то решить вопрос о моих вещах. Женщина не может долго обходиться тем минимумом, который на ней надет в данный момент.

— Да, я как раз думал об этом. Я могу съездить к вам домой и забрать то, что вам нужно. Составите мне список необходимого, расскажете, где что лежит. Это, конечно, несколько неэтично, копаться в чужих вещах. Я это понимаю. Но, поскольку вам пока еще трудновато передвигаться…

Кристель представила его перебирающим дамское белье на полках шкафа, и ей стало смешно.

— Спасибо за великодушное предложение, Ференц. Но, полагаю, все же будет лучше, если я займусь этим сама. С вашей, конечно, помощью по доставке пострадавшей в ее апартаменты. К сожалению, придется подниматься пешком на четвертый этаж.

— Ничего, как-нибудь донесу. Будем рассматривать это, как спортивную тренировку.

— Мне нравится ваш оптимизм. Кстати, каким видом спорта вы занимаетесь? Мы прошлый раз проходили через спортивный зал. Там было различное оружие.

— Вообще-то, я увлекаюсь теннисом. Занимаюсь им регулярно, два раза в неделю. Раньше активно занимался карате. Пробовал и другие виды единоборств, в том числе кендо — японское фехтование на мечах. Но старинное холодное оружие в этой комнате больше для экзотики. Решил собрать небольшую коллекцию. Я все-таки венгр. Воинственность и тяга к оружию у меня в крови. Историческое наследие древних предков.

— Теперь я спокойна. Если возникнет необходимость, смогу положиться на вашу защиту. Но мы все-таки заговорились. Пора в ванную. Я напоминаю, чтобы вы отвернулись.

Она спустила ноги с кровати и решительно встала, поленившись прихватить для устойчивости врученную ей накануне вечером трость. И была тут же наказана за самонадеянность. Чуть не упала, но ее вовремя подхватил Ференц. Видимо, все же подглядывал краем глаза. Его сильные руки легко удерживали ее сзади за талию. Затем он как-то ловко переместил ее в воздухе, так, что она оказалась у него на руках. Одна мощная рука держала ее под коленями, а вторая чуть выше талии. Вот и воплотились ее мечты о сильных мужских руках… Она снова, как и в парке, доверчиво обхватила его шею руками и даже в каком-то импульсивном порыве прижалась губами к его щеке. Легкий, едва заметный благодарственный поцелуй.

— Зря вы так рискуете, — довольно проурчал рыцарь, неизвестно что имея в виду: передвижение без трости или ее поцелуй. — Позвольте все же отнести вас в ванную. Обещаю, что не буду приставать. Хотя, конечно, я бы мог помочь вам раздеться.

— Мне кажется, это было бы чрезмерно любезно с вашей стороны. Как-нибудь в другой раз. Я сама справлюсь.

— Это обещание? Или просто так, к слову пришлось? Я про «другой раз».

— С вами трудно разговаривать. Цепляетесь к каждому слову. Это нечто промежуточное, что требует дополнительного обсуждения. И давайте все же изменим позицию. Спустите меня на пол. Не могу же я весь день находиться у вас на руках. Мне вполне достаточно будет вашей поддержки.

Он как-то безрадостно вздохнул и без особого энтузиазма отпустил ее. При этом его рука оказалась почему-то у нее на бедре, с последующим смещением в область спины. Даже, пожалуй, ниже спины. Вторая рука переместилась в тот же район. Он как бы продолжал удерживать ее от падения, используя в качестве опоры свое собственное тело спереди и обе ладони сзади. Она почувствовала себя как гусеница-шелкопряд, завернутая в кокон. Уютно и надежно упакованной и при этом лишенной самостоятельности действий.

Как тут же выяснилось, она оказалась прижатой к весьма экспансивному мужчине. Его широкая грудь почти сразу же начала бурно вздыматься, стоило ее мягким полусферам впечататься в эту гранитную твердость. Он притянул ее бедра к себе, и она ощутила, как наливается внизу живота его увесистое мужское достоинство, весьма ощутимо проявляя себя, упираясь прямиком в то место, куда предназначено природой. А что будет, если она предстанет перед ним во всей своей красе? В качестве почти обнаженной натурщицы?

Сама Кристель тоже не осталась в стороне от этого процесса. То ли травма оказалась не настолько серьезной, чтобы воспрепятствовать проявлению чувств? То ли эмоции оказались настолько сильными, что заглушили болевые ощущения? Кристель слегка потерлась о его грудь затвердевшими сосками, чувствуя, как приятная теплота кругами расползается от этих сосков по всему телу. И как навстречу этому потоку наплывает встречная волна, еще более сильная, снизу, из увлажненной расщелины, прямо от того места, где она соприкоснулась с массивным инструментом любви. Боже, как давно никто не держал ее так в своих объятиях. Просто невыносимо давно. У нее начала кружиться голова и размягчаться колени, как будто они были сделаны из воска. Если бы не сильные мужские руки, она бы опустилась без сил на пол, к ногам победителя. Потом Кристель услышала сдавленный стон. Он повторился вновь, еще более явственно, и только тогда она поняла, что это ее собственный голос.

Она обняла Ференца за шею обеими руками, спрятав пылающее лицо на его груди. Потом подняла голову, и их губы соприкоснулись, вначале легким, осторожным движением, как будто нащупывая, пробуя, проверяя друг друга. Затем плотнее, сильнее, все более требовательно и жадно, впиваясь друг в друга и переплетаясь языками, пока не слились в единое сверхчувственное целое, вызывая своими движениями и ласками целый фейерверк эмоций. Никогда в жизни она не чувствовала столь сильного возбуждения, такого жгучего, переполняющего тело желания!

И дело было не в том, что у нее давно не было мужчины. Причиной такого накала эмоций был человек, к которому она прижималась всем телом. Вызывавший сразу целый поток взаимоисключающих желаний.

С одной стороны, он вызывал абсолютное доверие, умиротворение и какую-то благостность. В его объятиях она чувствовала себя спокойно и расслабленно, как в надежном убежище, закрытом от всех житейских штормов и невзгод. И, одновременно, одно его прикосновение смогло мгновенно перевернуть весь ее внутренний мир, вызвать целую бурю эмоций, породить безумное, яростное вожделение. Своим чутьем человеческой самки она ощущала струящийся из этого тела специфически острый, мускусный, животный запах распаленного самца, непреодолимую силу его животного магнетизма.

С бывшим мужем все было совсем не так. Как-то буднично, серо и скучно. Он всегда занимался сексом так, как будто исполнял повинность. Без огонька, без фантазий, без вдохновения. Простой биологический акт…

Соответственно, и ее реакция на их близость была идентична. Так уж устроен человек. Сильные эмоции вызывают такую же ответную волну, и наоборот. Наверное, в нем чего-то не хватало, какого-то гормона, который нужен для того, чтобы сексуально привлекать и возбуждать женщину.

Она почувствовала, как артистичные пальцы расстегивают мужскую рубашку у нее на груди. Ту, которую он ей презентовал вчера в качестве заменителя пеньюара. Затем эти пальцы обхватили ее левое полушарие и начали осторожно массировать, слегка сдавливая и теребя сосок. Мужские губы покинули ее рот и отправились вниз, вслед за пальцами, занявшись свободным правым соском. Боже мой, какое острое наслаждение! И какой большой у него оказывается рот, способный при каждом всасывании сразу поглощать чуть ли не половину ее достаточно полных грудей…

Рубашка, которая доставала ей почти до колен, оказалась весьма слабой защитой не только для ее груди, но и для всего, что было расположено ниже талии. Она это сразу поняла, податливо и смиренно раздвинув ноги, чтобы впустить его ладонь, уверенно легшую на ее лоно. А какая синхронизация в работе рта и пальцев, ласкающих ее груди и сочленение ног… Эти ласки вызывали все более мощные волны наслаждения, заливавшие все ее тело, отдававшиеся в каждой его клеточке, в каждой частице ее плоти, подавляя и отключая разум, лишая ее всяких остатков контроля над собой.

Временами она как будто пробуждалась и тогда слышала свое хриплое, прерывистое дыхание и неровные скачки сердца. Слышала, как шумит кровь в ее венах. Несколько раз до нее доносились собственные сладострастные и нетерпеливые стоны, все чаще прорывавшиеся из груди. И где-то глубоко внутри, внизу даже появилась боль от затянувшейся прелюдии и неудовлетворенности желаний.

Еще немного, и ей не устоять. Да и сопротивляться совершенно не хочется. Даже символически…

Однако в какой-то из этих моментов прояснения сознания у нее вдруг мелькнула мысль о том, что все идет как-то слишком быстро. Еще не время. Надо созреть. Все слишком быстро и просто. Чего-то не хватает… Она еще не могла точно понять, а тем более как-то словесно выразить и описать это интуитивное нечто. Даже самой себе, не говоря уже о партнере. Она понимала только, что это нарастающее безумие надо остановить. Срочно, сейчас же. Иначе будет поздно что-то изменить. Лучше прерваться сейчас, хотя бы на короткое время, остыть и спокойно подумать. А потом все решить. Вначале самой. Что она хочет вообще, и от него в частности. Помимо занятий творчеством, естественно.

Но как остановить этого раскаленного, обезумевшего, пылающего от страсти мужчину? Почти достигнувшего той точки, откуда уже нет возврата. Попытаться что-то ему сейчас объяснять просто глупо. Да он и не услышит. Как распаленный лось во время гона, как тетерев, глохнущий во время токования. Ей все равно не пробиться к его разуму. В нем сейчас преобладает животное Начало. Дикие инстинкты — враги интеллекта и здравого смысла. Поэтому она просто, без объяснений отстранилась. Даже слегка оттолкнула его руками. Не резко, но твердо. Именно в тот момент, когда он готов был вновь подхватить ее на руки и отнести обратно на постель, она нашла в себе силы, чтобы разорвать их объятия и вырваться из плена страсти. Сумела обуздать свои чувства, рискуя вызвать недоумение, обиду и недовольство в мужчине.

— Простите, Ференц, но я все же вначале должна добраться до ванной. Хотя бы с точки зрения простой гигиены.

В ее голосе прозвучало что-то похожее на насмешку. Совершенно непроизвольно и непонятно почему. Зря, конечно. Над сексуально взвинченным самцом с горящими от вожделения глазами нельзя насмехаться.

Он стоял перед ней, тяжело дыша, пребывая в какой-то прострации и растерянности. Никак не мог уразуметь, что случилось. То ли она кокетничает, и надо усилить натиск? То ли он что-то сделал не так? То ли вообще выбрал не тот день и час? А вдруг у нее сейчас «красные дни»? Или планеты сошлись неудачно?

Как мило он выглядел в этой своей недоуменной растерянности… Даже помолодел лет на десять. Выглядел как юноша, впервые вступивший во взрослую жизнь, впервые почувствовавший на практике, что такое женское коварство.

Видя это непонимание, она еще раз медленно и отчетливо повторила. На этот раз без всяких насмешек и кокетства. Четко, сухо и разборчиво, чуть ли не по слогам. Так, чтобы ему было понятно, что за этим ничего другого не стоит, кроме того, что непосредственно сказано. Никакого двойного и тройного смысла, никакого подтекста.

— Ференц, я иду в ванную комнату. Одна. Мне надо привести себя в порядок и одеться. Это не займет много времени. Потом мы вместе позавтракаем и поедем ко мне домой, чтобы забрать мои вещи.

Его раскрасневшееся лицо постепенно разглаживалось и восстанавливало нормальную окраску. Дыхание заметно успокоилось и стало ровнее. В глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Он пожал плечами и хрипловатым голосом отреагировал на ее реплику, даже не пытаясь скрыть нотку разочарования и протеста.

— Ну как хотите. Тогда не буду мешать. Зайду позже.

Судя по быстрой трансформации внешнего вида, этот мужчина умел переносить неудачи и, как говорят боксеры, «хорошо держал удар». Он гордо выпрямился, тут же сменив выражение лица, как будто поменял маску. Убрал разочарование, обиду и сомнения, добавил самоуверенности и даже равнодушия. Мол, ничего страшного. Девочка решила немного поиграть, это в традициях всего женского племени. Ну что ж. Пусть потешится. Пока. Все равно птичке недолго чирикать в клетке, когда кот уже рядом с открытой дверцей сидит, нагуливая аппетит. Это не поражение, это просто розыгрыш этюда. Проба сил и настроения. Главное — это хладнокровие. Победы и поражения — обычное дело для воина. Не стоит проявлять излишние эмоции. Как писал поэт, «мы вернемся на поле любви, чтобы начать все сначала».

Он спокойно развернулся к ней спиной и с достоинством направился к двери, всем видом демонстрируя, что ничего страшного не произошло. Выходя из комнаты, он не хлопнул со злостью дверью. Он ее тихо и аккуратно затворил. Но через несколько секунд дверь вновь отворилась, и в нее просунулась его уже улыбающаяся физиономия. И сквозь эту белозубую улыбку до нее донеслось:

— Поторопись, крошка Кристель. Я еще вернусь!

С этим завершающим обещанием, оставив, как и положено наставнику, последнее слово за собой, господин Рокаш удалился зализывать психологические раны. Дверь за ним окончательно затворилась, оставив гостью наедине с собственным, горящим от неудовлетворенной страсти телом и клубком мятущихся мыслей и чувств.

Ну что ж. В такой сложной ситуации начинать надо с простого. С ванной комнаты. Почистить перышки и клювик, промыть глазки перед новой встречей птички с таким опасным для пернатых котом. Она аккуратно размотала повязку на ноге и осмотрела поврежденное место. Конечно, отек еще сохранился, но не увеличился, и краснота стала спадать. Похоже на то, что она отделалась на этот раз даже удачнее, чем в прошлый. Или, действительно, попала в руки опытного эскулапа. Достаточно одного его магического взгляда на рану, и она тут же, на глазах, начинает затягиваться.

Кристель приняла контрастный душ, трижды переходя с горячей воды на холодную. Помыла голову и потратила минут пятнадцать на возню с феном и расческой, пытаясь обновить и усложнить свою прическу. Потом бросила это напрасное занятие, дав себе в очередной раз зарок, что все же доверит это дело профессионалу. Интересно, для кого хозяин дома держит этот фен? Хотя, может быть, господин учитель и сам иногда к нему прибегает? Для поддержания мужской красоты, а также в случае спешки.

Во всяком случае, следов женских волос ни на фене, ни в ванной обнаружить не удалось. Правда, на это ушло еще пять минут, так что кофе ей пришлось пить не только в одиночестве, но и холодным. Ну что ж. Сама напросилась. Зато теперь она чувствует себя в безопасности. Относительной безопасности… Эта относительность тут же не замедлила подтвердиться. Раздался стук в дверь, и из коридора донесся знакомый голос:

— Простите за назойливость. Но меня, как хозяина дома, беспокоит состояние моих гостей.

— Вы имеете в виду мою рану?

— Не только. Я могу войти?

— Но я не совсем одета! — Она была еще в купальном халате и сидела возле зеркала, разглядывая свое отражение.

Было бы неплохо заняться макияжем. Но, выезжая в парк, она забыла положить в сумку косметичку. Точнее говоря, решила, что та не понадобится вообще во время общения с природой.

— Я могу помочь с завершением вашего туалета, — вновь прозвучал его сладкозвучный голос.

— Нет уж, спасибо. Я сама справлюсь.

— Но мы вроде бы собирались навестить ваш дом. Для пополнения ваших нарядов, насколько я помню. Так что моя помощь могла бы ускорить этот процесс. И я должен отнести вас к машине.

— Ничего, я уже заканчиваю. И не надо меня нести. Достаточно, если вы просто будете где-то рядом. Для подстраховки.

Дверь все же раскрылась, и в проеме появилось весьма любознательное лицо. Слава Богу, что она еще не успела скинуть халат, чтобы переодеться.

Бесцеремонный хозяин тут же, от двери, разразился очередной репликой, с претензией на комплимент:

— Хм, удивительно, но факт. Вы хорошеете с каждой минутой. Оживаете прямо на моих глазах. И что еще более странно — даже без моей помощи.

— Простите, Ференц. Я понимаю, конечно, что я у вас в гостях, в вашем доме. Но все же надо было…

— Я понимаю, — потупился он с виноватым видом набедокурившего подростка. — Я не вовремя. И вторгся до получения официального разрешения на вход. Тысячу извинений, мадам. Я искуплю свою оплошность. Это от избытка чувств. Как только вижу вас или слышу вас голос, тут же становлюсь удивительно неловким и рассеянным. Вы уж простите.

Да, на него трудно было долго обижаться. Она притворно вздохнула и махнула рукой. Что поделаешь. А как красиво у него горят глаза от вожделения. За это можно все что угодно простить. Даже некоторые нарушения приличий.

— Ладно уж. Так и быть, входите. Тем более, раз уж вы все равно здесь. Но не надолго. Я еще не успела переодеться. Правда, могу это сделать в ванной комнате. Не хотелось бы шокировать вас.

— Ничего, мне нравятся такие потрясения. Я просто хотел задать несколько хозяйственных вопросов. Потом удалюсь. У вас есть дома чемодан? Или мне захватить с собой пару спортивных сумок?

— И это все? — удивилась она и тут же одернула себя.

Все время прорывается излишняя резкость в интонациях! Ей явно не хватает чисто женской мягкости и игривости.

— Да, конечно. А что же еще?

— Ну… я надеюсь на вас. Мне не часто приходилось путешествовать. Проблема перевозки багажа обычно не возникала.

Не объяснять же ему, что все чемоданы тоже достались бывшему мужу. А она при переезде обошлась обычными картонными коробками. Да и перевозить особо было нечего. Как-то не получилось обрасти вещами за время замужества. В гости к родственникам после развода, она не ездила. Даже если некоторые из них и не будут злорадствовать при встрече, то все равно любой разговор на тему развода был бы слишком тягостен для нее. После развода она вырвалась только один раз на отдых. На море, за рубеж. По настоянию нынешней соседки и в компании с ней.

— Хорошо. Будем считать этот вопрос решенным. Беру все на себя. — Он еще некоторое время молча постоял, как-то странно вглядываясь в нее и, видимо, собираясь с мыслями.

— Хотите что-то еще спросить, Ференц?

Он ответил после некоторого раздумья:

— Мы с вами говорили как-то о вашем портрете. О работе натурщицей… Тогда это было сказано в шутку. Но у меня действительно появилось желание написать ваш портрет. Есть даже несколько идей. Одновременно. Можно было бы написать серию ваших портретов.

— Например? — У нее даже защемило сердце от удовольствия. Хоть какая-то приятная новость в этой жизни.

— Ну вот как сейчас. Вы у зеркала, сидя. В голубом шелковом пеньюаре. Или, пожалуй, лучше в кремово-желтом. Лицо отражается в зеркале. На нем — выражение женщины, пытливо изучающей саму себя. Ваши распущенные по плечам волосы, в которых запутался луч золотистого света из окна. Должно неплохо получиться. Я бы это назвал «Утро красавицы» или «Пробуждение красоты». Думаю, что лучше вам самой придумать название, что-то поэтическое. Рассматривайте это тоже как элемент ученичества. Надеюсь, у вас это хорошо получится. Все же лицо заинтересованное.

Но я хотел бы начать не с этого. Вы у меня почему-то ассоциируетесь с морем. Я бы изобразил вас в виде древнегреческой богини Афродиты. Женщины, рожденной из морской лены. Грозовые облака над бесконечной грядой волн… Вы выходите на берег из катящегося вала зелено-синей, прозрачно-пенной волны. Красивый контраст между обнаженным женским телом и разбушевавшейся морской стихией… И в то же время тело едино с этой стихией, оно как бы вырастает из воды и просвечивает сквозь нее.

Да, она понимала, что имеет дело с мастером. Достаточно одного описания. В котором, правда, не хватало одной детали. Если бы ей пришлось развивать этот сюжет, она бы добавила в него еще одну фигуру. Самого художника. Ждущего на берегу женщину, рожденную из пены. Лицом к ней и спиной к зрителю. Вся экспрессия была бы выражена в фигуре. Его нетерпение и радость встречи. Она бы передала это в движении. Он стремится к ней… Прямо в катящийся на него морской вал.

Но ведь вслух этого не скажешь. По крайней мере, пока. Так что комментарии и предложения оставим временно при себе, для более подходящего случая…

— Вы знаете, Ференц, для такой картины я бы позировала с удовольствием. Даже, если необходимо, в своем природном виде. Рассчитывая на вашу скромность и тактичность. Боюсь только, вам придется слегка приукрасить натуру… — кокетливо добавила она, изобразив легкое смущение.

Ее ход был правильно воспринят и тут же парирован. Этот венгр был большим мастером не только на теннисном корте, но и в словесном поединке.

— Ну что вы, Кристель. Вы себя недооцениваете. Пора менять привычки, вступая в новую жизнь. Художница должна точно оценивать не только других, но и себя саму. В том числе — не занижать свои способности. И свои внешние данные, — серьезно пояснил он, вновь входя в роль заботливого наставника. — Это даже хуже, чем переоценивать их. Итак, будем считать, что договорились. Сегодняшний день тратим на ваше обустройство. А завтра начнем работать. Полдня, с утра, я пишу ваш портрет, Афродита. А вторая половина дня в вашем полном распоряжении. Будете творить сами. Ладно, я пойду, а вы быстро собирайтесь. У нас еще много дел намечено на сегодня.




6


Когда ты не за рулем, дорога кажется короткой. Кристель показалось, что они домчались до ее дома в считанные минуты. Если не считать, конечно, времени, затраченного на остановку возле универсального магазина, где водитель произвел ряд покупок. В области вождения, как и во всем остальном, у господина Рокаша все обстояло благополучно. Не то, что у некоторых. Вверх по лестнице он ее тоже доставил весьма быстро. Даже не запыхался. Одним словом, ей повезло. Рядом с ней оказался спортсмен-универсал, он же художник и меценат. Хороший набор качеств для спутника одинокой женщины.

В квартире их встретил изголодавшийся и одуревший от скуки Роланд, поначалу отнесшийся к пришельцу весьма настороженно. Однако двум особям мужского пола довольно быстро удалось поладить. Предусмотрительный гость до того, как войти в дверь, сбегал еще раз вниз и принес две спортивные сумки, в одной из которых обнаружился набор кошачьих лакомств. Потребитель быстро оценил их по достоинству и закрыл глаза на некоторые вольности в поведении пришельца по отношению к хозяйке дома. Даже не стал кусать его за ноги и выражать свою ревность иными привычными способами при виде их излишне частых соприкосновений.

Ференц тут же предложил свои услуги по приготовлению обеда, чтобы не скучать без дела, пока Кристель собирает вещи. В его объемистой спортивной сумке оказалась пара пакетов с необходимыми продуктами. Кристель, разумеется, возражать не стала. Кот также предпочел отправиться в кухню, чем немало удивил хозяйку. Наверное, соскучился по мужскому обществу. Или выразил тем самым обиду на то, что она его бросила.

Для начала она выбрала для себя домашнее одеяние. Удобное, стильное и оригинальное. Женевьева подарила ей этот наряд на день рождения. Привезла из Гонконга. Китайское шелковое платье. Светло-салатовое, расшитое едва заметными, чуть более темными по цвету листьями бамбука, с коротким рукавом, открывавшим ее красивые, изящно очерченные руки, вертикальной стойкой воротничка и косым отворотом, с длинным разрезом по правому бедру.

Жаль, что она не может надеть к нему открытые туфельки на шпильках. Ее ножки от этого заметно выиграли бы. Но, с учетом состояния одной из этих прекрасных ног, пришлось обойтись простыми и хорошо разношенными босоножками. В общем, она, как смогла, подготовилась к предстоящему обеду, приготовленному умелыми мужскими руками. Как говорится в светской хронике, высокий гость дал обед в честь… ну, скажем, прекрасной дамы, и она почтила его своим присутствием. На обеде также присутствовали в числе приглашенных… В этом списке, пожалуй, будет значиться один Роланд, да и то, если к этому времени не переест и не заснет у нее на кровати.

Помимо китайского платья, она отобрала брючный костюм из легкой ткани бирюзового цвета, черное вечернее платье с глубоким декольте и спиной, сплошь перевитой шнурами, и еще пару нарядов. Вслед за этим последовали кофточки и туфли, затем белье, домашний халатик и тому подобные мелочи. Обе спортивные сумки довольно быстро заполнялись, и она уже начала задумываться над тем, а не придется ли воспользоваться и собственным чемоданом, довольно потрепанным и пыльным.

Из кухни доносились дразнящие ароматы, шкворчание и бульканье. Как приятно, что не надо об этом беспокоиться самой. Маленький триумф феминизма, короткий возврат в эпоху матриархата. Если бы так было всегда! В разгар этих мечтаний раздался звонок в дверь.

Интересно, подумала Кристель, кого это могло принести? Женевьева вроде бы не собиралась сегодня возвращаться. Может быть, консьержка? Поскольку в доме был настоящий мужчина, способный одним ударом разрубить пополам любого громилу-налетчика, она самонадеянно распахнула дверь, даже не заглядывая в глазок. Как тут же выяснилось, совершенно напрасно. Вот уж кого не ожидала увидеть!

На пороге стоял ее бывший муж, Анри. Причем в весьма странном виде. Мятый костюм какого-то неопределенно пыльного цвета, заношенная рубашка, давно не видевшая утюга, стоптанные и грязные осенние ботинки на толстой подошве, явно не по сезону. Лохматые, сальные, давно не стриженые волосы, колючая щетина на лице. А когда он заговорил… Боже, да он же пьян! Причем, явно не первый день.

— Привет, Кристель. Я могу зайти? Нам надо поговорить.

Она не смогла отказать себе в удовольствии и вложила в ответ максимально возможную долю язвительности.

— Нет, не можешь. Я не одна. — Она непроизвольно оглянулась, но Ференц, видимо, продолжал возиться на кухне или посчитал, что не вправе выходить на звонки в чужом доме. — Не хочу, чтобы ты компрометировал меня своим видом. Да и говорить нам, собственно, не о чем.

— Мужчина? — как-то нервно и безнадежно выдавил из себя бывший супруг.

— Естественно. А ты полагал, что я буду хранить тебе верность? Кстати, твоя нынешняя жена разрешила тебе меня посетить? Или ты это делаешь тайно? Пришел пожаловаться на нее? Плохо готовит и стирает? В постели не достаточно хороша? Изменяет с кем попало?

— Не надо, Кристель. Ты же видишь, мне сейчас плохо.

— Это твои проблемы. Мне тоже было когда-то плохо. В основном из-за того, что вышла за тебя замуж и не разошлась сразу же, когда поняла, что ты из себя представляешь. Но теперь, к счастью, все кончено. Ты зря пришел за сочувствием. У меня для тебя сочувствия не найдется. Это, надеюсь, понятно?

— До развода мы прожили вместе семь лет, и я тебя устраивал. Похоже, ты распознала мои недостатки только после развода?

— Считай, как хочешь. Мне это безразлично. У меня нет никакого желания вступать с тобой в дискуссию. В любом случае, теперь это не имеет значения. Кстати, на развод ты сам подал и оставил меня после него практически без всего. Так что я тебе ничего абсолютно не должна и видеть тебя здесь, у себя дома, тоже не испытываю никакого желания. У меня дела, и будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Немедленно. И больше никогда здесь не появишься. Никогда.

— Но ты не можешь просто так меня выгнать. Ты должна меня выслушать. Ты не была раньше такой бесчувственной и жестокой.

— Это ты мне говоришь о жестокости и бесчувственности? Ты… — Она даже захлебнулась от ярости. — Не испытывай мое терпение. Я не желаю с тобой разговаривать. Ты мне не нужен, и твои проблемы меня не интересуют. — Она попыталась закрыть дверь, но безуспешно.

Пьяный и опустившийся, но еще достаточно крепкий собеседник успел втиснуться в дверь и, фактически, уже находился в прихожей.

— Ты должна понять, Кристель, что все изменилось. Я теперь вновь свободный человек. Я хочу вернуться к тебе. Пусти меня. — Он начал напирать на нее всем своим смрадным, пропахшей какой-то гадостью телом. Потом вцепился в руку. — Я так просто не уйду. И где там твой новый мужчина? Я хочу с ним поговорить. Ему здесь не место. Ты не для него.

Кристель брезгливо отшатнулась, понимая, что просто так это не кончится. Ей не остановить этого человека, деградировавшего умственно и физически настолько, что он совершенно не понимал, что говорит и делает. Он воспринимал только себя и жил в своем искаженном мире, все больше отрываясь от реальности и опускаясь на дно. Она попыталась вырвать руку, но захват был слишком прочным.

— Анри, мне больно. Убери руку. Немедленно! — Она попыталась воздействовать на остатки угасающего в винных парах сознания, но напрасно.

Он даже пустил в ход вторую руку и попытался обхватить ее за талию и прижать к себе.

— Пойдем в спальню, дорогая, и вспомним былые времена. Не ломайся. Я хочу тебя.

Незваный пришелец явно сошел с ума и уже совершенно не соображал, что делает. Она попыталась его оттолкнуть и уперлась руками в грудь. Жаль, что не пошла на курсы женской самообороны, как когда-то предлагала подруга. И не прихватила с собой трость. Оставила ее в комнате, возле кровати. Сейчас бы знание пары приемов рукопашного боя и хорошая палка в руках были кстати. Впрочем, если пустить в ход колено… Это будет жестоко, но эффективно.

Но пускать в ход колено не пришлось. Рядом неслышно возник мощный силуэт, последовало несколько молниеносных, почти неуловимых для глаза движений, и бывший муж вдруг оказался в стороне от нее, в скрюченном состоянии, с вывернутыми за спиной руками. Она услышала спокойный, уверенный голос Ференца.

— Этот господин, кажется, хотел поговорить со мной, если я не ослышался. По поводу того, что мне здесь не место. Это твой бывший муж, как я понял? — Он демонстративно обращался только к Кристель, легко удерживая соперника одной рукой за вывернутую кисть, развернув его к себе спиной. При этом машинально перешел с ней на ты, даже не заметив этого. А может, специально это сделал, чтобы показать ублюдку, кто здесь настоящий хозяин?

— Ты не будешь возражать, Кристель, если мы поговорим без свидетелей? Думаю, это лучше сделать на лестнице. — И подтолкнул Анри в сторону двери, видимо еще более усилив болевой захват, поскольку сразу притихший дебошир покорно двинулся на выход.

Дверь за ними закрылась. Она осталась одна в прихожей, напряженно прислушиваясь к происходящему за дверью, ожидая услышать крики, шум, возню. Но было достаточно тихо. Доносился только размеренный голос художника, что-то разъяснявшего упрямцу. Потом послышались шаги. Оба спускались по лестнице. Она приоткрыла дверь, убедившись в том, что площадка перед дверью очистилась. Еще через несколько минут послышались шаги поднимающегося человека. Одного. Шаги несомненного Победителя.

— Что ты ему сделал? Он не слишком пострадал? — встревожено спросила она.

— Ничего особенного. Я почти его не тронул. Просто объяснил на понятном ему языке, что его ждет, если он еще раз попытается приставать к тебе. Вот и все. Полагаю, что он больше не появится. — Ференц говорил все тем же размеренным и спокойным голосом, пристально вглядываясь в нее.

Почему-то в этот момент его самоуверенный, властный тон прозвучал диссонансом в этой квартире, после только что пережитого. Формально он предстал в облике ее спасителя, но что-то в этом положении ее беспокоило. Его тон не успокаивал, а, наоборот, начал ее раздражать.

— Ты полагаешь, что все вопросы в отношениях между людьми можно решать силой?

Он недоуменно пожал плечами, усмехнулся и уже не столь уверенно произнес:

— Нет, конечно. Но некоторые люди понимают только такой язык. С вторгшимся в дом бандитом переговоры не ведут. — Для него было все понятно и ясно в этой ситуации. С точки зрения мужской логики. Но у женщин могут быть свои оценки ситуации и своя методика анализа ее последствий.

— Он не бандит. Он мой бывший муж. — Почему-то вне всякой логики в ней усиливался дух протеста. — И я могла бы сама решить свои проблемы.

Она, кажется, начинала понимать, что ее обеспокоило. Та легкость, с которой Ференц пустил в ход силу для устранения препятствия в лице соперника. Привычно и не глядя на нее. Без учета ее реакции, без всякой просьбы с ее стороны. Просто подошел, хладнокровно вывернул руку и спустил по лестнице после краткой нотации и угроз. Слишком привычно. А что будет, если в их отношениях появится какая-то трещина или ему что-то придется не по нраву?

— Извини, что вторгся в твою жизнь. — Он говорил теперь очень мягко, терпеливо и размеренно, как говорят с несмышленым ребенком, разъясняя ему прописные истины мира взрослых. — Но, помня твои рассказы о нем, я посчитал, что этот человек не заслуживает другого отношения. К тому же он нисколько не пострадал физически, если это тебя беспокоит. Только морально. И ты видела, во что он превратился и в каком состоянии находится. Он же себя совершенно не контролировал. Если бы не мое вмешательство… Я не уверен, что ты бы справилась с ним сама.

— А в отношении женщин ты тоже можешь применить подобные приемы? Приходилось в прошлом?

В его глазах мелькнуло сострадание, и он ответил еще более мягким и успокаивающим голосом. Кажется, он понял, куда она клонит и что ее тревожит.

— Извини, Кристель. Давай будем считать, что я был не совсем прав. Неправильно оценил обстановку и поторопился. Но я беспокоился о тебе. Ты мне не безразлична. Я увидел, что он тебе угрожает, что он делает с тобой то, что тебе не нравится. Что он уже не воспринимает твои слова. Наверное, достаточно было одного моего появления. Мы втроем решили бы эту проблему более спокойным и мирным путем. А на женщин я никогда не поднимал руки. И не подниму. Это исключено. В любой ситуации. Поверь. — Он шагнул к ней и протянул руки. — Я не хочу с тобой ссориться, не хочу, чтобы между нами было какое-то недопонимание. Кстати, извини, что обращаюсь на «ты». Есть предложение так и оставить. На основе взаимности, конечно.

Он говорил настолько искренне, столько настоящей заботы о ней было в его голосе, столько подлинной теплоты, что она не выдержала и шагнула навстречу, в его объятия.

— Извини, Ференц. С детства не могу видеть сцены насилия. Боюсь физической грубости. И спасибо за помощь, за избавление от…

Она не смогла продолжать, потому что в этот момент ее рот оказался занят более важным делом, чем самые важные слова. Их губы слились в поцелуе. Долгом, чувственном и давно желанном. Они стояли молча, прижавшись друг к другу, слыша биение сердец, наслаждаясь даже не столько физической близостью, сколько каким-то внутренним пониманием друг друга, соединяющей их душевной теплотой, чувствуя спокойствие, уверенность и завершенность, как люди, которые после долгих и мучительных странствий достигли конечной цели. Потрепанный штормом корабль вошел в тихую, безопасную гавань. Не надо было ничего говорить. Они и так понимали друг друга, без слов, как любящие супруги, прожившие вместе длинную и счастливую жизнь.

Потом они сидели за столом в маленькой, но уютной кухоньке, весело поглощая горячие и холодные яства, в изобилии приготовленные господином Рокашем. Он даже приготовил сюрприз специально для нее. Жестом фокусника извлек откуда-то из-под стола бутылку «Божоле розе» и бутылку «Токайского», предложив провести сравнительную дегустацию вин. Идея была радостно поддержана, а в награду за проявленную инициативу шеф-повар удостоился весьма высокой награды.

Кристель пересела к нему на колени, и их губы вновь слились в опасном экстазе, который неминуемо мог бы закончиться в постели, если бы не вмешательство кота, бесцеремонно напомнившего о своем существовании.

Может быть, это было спасительное вмешательство, учитывая древность и ветхость кровати, чреватую неприятными последствиями для влюбленной пары. Хватит ей и двух травм подряд.

Так что им пришлось вернуться в мир менее чувственных наслаждений, ограничившись французско-венгерским гурманством.

Дегустация длилась долго, с переменным успехом. Вначале соперничество поддерживалось национальным патриотизмом, ибо никто не хотел уступать и рьяно отстаивал преимущества продукции родной земли. Потом, по мере убывания дегустируемой продукции, противоборство перешло в другую крайность, когда каждому хотелось поразить соперника своим бескорыстием и готовностью к уступкам.

Особенно на Ференца подействовало откровенное признание партнерши по дегустации об унаследованных ею способностях к колдовству. Она даже поведала ему о том, что, согласно семейному преданию, одну из ее прапрабабушек сожгли на костре за то, что она насылала порчу на соседей, на их имущество и основное средство к существованию. На вино и виноградники. Вино мгновенно скисало и превращалось в уксус в ее присутствии, а листья винограда пожирала филлоксера и еще какая-то богомерзкая тля. И что Кристель уже чувствует, как в ней просыпается унаследованный дар и от одного ее взгляда на «Токайское» оно сразу же начнет превращаться в чистый уксус.

В обмен напарник рассказал, что Венгрия тоже пережила «виноградную чуму» в девятнадцатом веке, от которой погибла большая часть старых виноградных сортов. А затем поведал не менее правдивую и страшную историю о том, что его предки родом из Трансильвании, с родины графа Дракулы, и даже как-то связаны с ним по родственной линии, то ли по матери, то ли по отцу. И что он унаследовал этот роковой дар. Даже пообещал продемонстрировать свои клыки в ближайшее полнолуние. И вообще, честно посоветовал ей остерегаться ходить по его дому по ночам, залезать в подвалы и на чердаки с хранящимися там гробами, а главное — открывать окна при лунном свете, особенно если увидит за стеклом летучую мышь.

После таких ужасов пришлось срочно допить вино из обеих бутылок, пока оно не превратилось в омерзительное кислое пойло от женского взгляда. Это помогло. Они пришли к разумному соглашению, признав ничью. Сошлись на том, что у каждого напитка есть свои особые и неоспоримые преимущества, так что их вообще нельзя сопоставлять. Как нельзя сравнивать курицу и петуха. Каждому свое. Победил здравый смысл, что иногда бывает даже в отношениях между мужчинами и женщинами.

Еда была хороша, вино прекрасно… Но пора было возвращаться в новый художественный мир, где Кристель ждала работа в качестве художницы и натурщицы. Тяжелый, но приятный труд. Каждый день, от рассвета до заката, как обещал ее беспощадный и требовательный учитель. По крайней мере, на словах. Поэтому пришлось прервать красивую идиллию и заняться прозаическими вещами: от укладывания отобранных вещей в сумки до запихивания отчаянно отбивающегося кота в переносной контейнер, который она приобрела специально для него еще в прошлом году.

Странно, обычно Роланд залезал в него без всяких пререканий, ибо привык к тому, что такое начало предвещало очередную увеселительную прогулку. Оно завершалось выездами на природу и веселой охотой за бабочками и птичками. А главное, знакомствами с кошачьими особями иного пола. Может быть, кот как-то предчувствовал, что этот переезд знаменует начало новой жизни и для него. В новом доме хозяйку у него окончательно отберут, а от него попытаются откупиться ежедневным пакетом специализированного корма и куском мяса, которые не заменят человеческое тепло и ласку.

Потом была разгрузка всего привезенного в особняке мсье Рокаша и поиски достойного помещения для Роланда, который забраковал несколько предложенных вариантов, пока не остановился на одном, расположенном наиболее близко к обожаемой им кухне. Некоторое время хозяин дома и владелица кота посидели в столовой, примыкающей к кухне, чтобы обсудить ряд вопросов, вытекающих из предстоящего совместного проживания, а также связанных с началом совместной творческой деятельности. Кроме того, следовало как-то отметить и ее временное переселение в новые пенаты. На этот раз с помощью этнически нейтрального напитка в виде бутылки шотландского виски двенадцатилетней выдержки. Из района, расположенного вообще за пределами континента.

Процесс общения прервался только в двенадцатом часу, когда каждый вдруг заметил, что собеседник уж слишком откровенно зевает и трет глаза, а само обсуждение бытовых деталей пошло по второму кругу. В свете очевидных выводов Ференц вежливо проводил Кристель до порога ее спальни, почтительно поддерживая за локоток. И даже не стал настаивать на том, чтобы зайти в гости. Не говоря уже о более нескромных предложениях.

В общем, проявил деликатность в отношении гостьи, а также гуманность по отношению к собственному организму. Нельзя требовать от себя слишком много и сразу. Теперь, когда прелестная фея уже не порхает под потолком, а прочно обжилась в отведенной ей игрушечной спаленке, совсем не сложно будет окончательно ее приручить. Опытный гурман предпочитает слегка растянуть общение с лакомством. И не переедать при этом каждый раз, чтобы не утратить ощущение остроты восприятия.




Солнечный луч пробился сквозь щель в занавесках и медленно пополз по ее лицу, отрывая от легких утренних сновидений и пробуждая к творческим свершениям. Точнее, пытаясь пробудить. Она машинально перевернулась на другой бок, прячась от назойливого света. Но внезапно послышался шум раздвигаемых штор, и в лицо ей хлынул целый ослепительный поток, от которого не спасали даже плотно зажмуренные веки. Этот световой феномен сопровождался бодрым, энергичным голосом, вбивающим командные фразы прямо в ее мозг. Он проникал даже сквозь подушку, которой она пыталась укрыть свои несчастные ушки от этой какофонии звуков.

— Мадам, не хотелось бы исполнять роль петуха, возвещая восход светила, но приходится. Правда, боюсь, что уже не утро, а скорее полдень. Так что вы уже проспали свой утренний кофе. Поэтому я не стал подавать его в постель. Приглашаю вас через полчаса пройти в столовую, где вы получите пропитание и дальнейшие инструкции на сегодняшний день. Напоминаю, что вначале вам придется выступать в роли натурщицы. Можно даже в качестве спящей наяды. Думаю, такая роль вам сейчас вполне по силам. Не забудьте использовать трость при самостоятельных передвижениях. Она стоит у вас в ногах, возле кровати. Кстати, может быть, мне полить вас холодной водичкой, или вы уже окончательно проснулись?

Боже, какой зануда, подумала Кристель. Так хочется в него чем-нибудь запустить. Хотя бы подушкой или тапочками. Кстати, они, наверное, еще в сумке лежат. Машинально она начала приподниматься, собираясь отбросить легкое летнее одеяло, но тут же спохватилась, что лежит под этим одеялом практически обнаженная. Голая. В самом что ни на есть первозданном естестве. Вчера, усталая до предела, со слипающимися глазами, она еще успела кое-как разобрать постель и принять душ. А затем, прямо в каплях воды, не вытираясь и не одеваясь, добралась до кровати и тут же заснула. Она испуганно потянула на себя одеяло, как улитка, в любую минуту готовая скрыться под спиралью своего походного домика, и вступила в диалог с бесцеремонным хозяином дома. К счастью, вовремя вспомнила, что они уже перешли на ты.

— Ференц, как тебе не стыдно. Опять бесцеремонно вторгаешься в девичьи апартаменты, без предупреждения и без спроса.

— Вообще-то я стучал, — невинным голосом поправил ее хозяин. — Но безрезультатно. И решил, что молчание — знак согласия. Поэтому позволил себе войти. С другой стороны, молчание — это тревожный признак. Вдруг что случилось. Например, ты могла заснуть в ванне, полной воды… Я представил эту сцену, и мне стало безумно страшно.

— Оттого, что представил себе мое обнаженное тело в воде? Боже, неужели я так плохо выгляжу без одежды, что вызываю чувство страха?

— Так, судя по шуткам, ты уже вполне пробудилась, — усмехнулся Ференц. — Жду тебя внизу, в столовой. Постарайся не задерживаться. У нас, действительно, много дел. Кстати, наконец-то вернулся на работу мой обслуживающий персонал. Познакомишься с ними. У меня двое постоянных слуг. Иногда используется и приходящая прислуга. В основном, садовник и ремонтные рабочие. Пожилая дама, мадам Бюссон, что-то вроде домоправительницы. Весьма ревниво относится к своим полномочиям. Будем надеяться, что не заподозрит тебя в том, что ты на них посягаешь. Вторая постоянная служанка, Рози, молодая негритянка из Сенегала. Иногда она даже работает в качестве натурщицы. Довольно симпатичная. Но не стоит ревновать. У нее есть жених. Тоже сенегалец. Очень здоровый. Пожалуй, даже покрепче меня. Служил в Иностранном легионе, сейчас в полиции.




Поздний завтрак прошел весело. За столом им прислуживала Рози. Она оказалась очень милой. Высокая, с красивой фигурой и гордой осанкой, с тонкими чертами лица, цвета эбенового дерева, в пестрой национальной одежде, с цветастым тюрбаном на голове. Говорливая негритянка тут же сообщила новой знакомой хозяина, что закончила миссионерскую школу дома и хотела бы продолжить учебу во Франции. В лицее. Если жених позволит. И затем, уже до конца завтрака, курсируя между столом и кухней, периодически делала дополнения к рассказу о подготовке к собственной свадьбе.

После завтрака они прошли в мастерскую, куда заглянула и мадам Бюссон, дабы провести контрольный осмотр своих владений. Мадам оказалась довольно суровой и сдержанной. Она задала несколько незначительных хозяйственных вопросов, обращаясь исключительно к хозяину дома. На молодую гостью хозяина почти не смотрела. Лишь в конце разговора суховато спросила, не будет ли у той каких-то особых пожеланий. Получив отрицательный ответ, удовлетворенно кивнула и удалилась.

По оценке Ференца, немного побаивавшегося суровой мадам, знакомство прошло успешно. Наверное, ему виднее. Наверняка мадам Бюссон уже не раз приходилось общаться с различными красотками в этом доме. Кого-то привечать, кого-то выпроваживать. По крайней мере, она проявила тактичность и не стала уточнять, на какой срок собирается задерживаться гостья.

Потом мсье художник, многозначительно взглянув на часы, постучал пальцем по циферблату и предложил немного поработать. Вначале в его мастерской. Потом она может отправляться в отведенную ей собственную мастерскую. Конечно, меньшую по размерам, чем хозяйская, но более уютную. Как раз для женщин. И потрудиться там самостоятельно. Если у нее есть такое желание, конечно. Вообще-то, об этом было бы лучше спросить, когда она была еще в постели. А то вначале сгоняют с ложа, затем отправляют на каторжные работы в мастерскую, чуть ли не в кандалах, а потом вежливо спрашивают, не жмут ли эти кандалы. Но выражать свои жалобы вслух она не стала. В отместку решила нарисовать дружеский шарж на мэтра. Особого настроения с утра заниматься кистями и маслом не было. Да и нога немного побаливала. А устроиться уютно на диванчике, с альбомом и карандашом, было бы в самый раз.

Шарж у нее, правда, не получился. Слишком увлеклась зарисовкой с натуры, и рисунок получился серьезным. Просто передала облик художника, впавшего в творческий экстаз. Особенно выразительным получились его руки, живущие сами по себе. Конечно, писать эти руки пришлось по памяти. С дивана их было не разглядеть. Ференц возился у холста, развернув его так, чтобы ей, с этого дивана, не было видно картину. Никто не любит демонстрировать незавершенные работы, а тем более в самом начале, по первым наметкам.

Интересно все же, что он творит? Судя по некоторым движениям головой в ее сторону и регулярным быстрым взглядам, не исключено, что это ее портрет. А может, просто следит за тем, чтобы гостья не отвлекалась от работы. Между собой они не разговаривали. Иногда, правда, мастер что-то негромко напевал, похоже, на своем родном, мадьярском. Несколько раз он отходил от картины и смотрел на нее с расстояния, что-то прикидывая. Затем вновь возвращался. После двух часов работы заглянула Рози с сервировочным столиком на колесах, извинилась за вторжение и, сославшись на указания мадам Бюссон, предложила им перекусить.

Она быстро переставила на стол два стакана с апельсиновым соком, несколько тарелочек с ломтиками форели, ветчины и сыра, вазочку с виноградом, крекеры, джем и кофе. Кофе был свежесваренным и распространял весьма приятный, бодрящий запах.

Мэтр немного нервничал и за столом отделывался незначительными ремарками и междометиями, несмотря на все ее попытки втянуть его в разговор. Видимо, что-то у него не клеилось, ибо перед этим он несколько раз соскребал с холста краску, а потом принимался вновь подбирать нужный колер.

Кристель вскоре бросила пустые попытки наладить беседу, решив пустить процесс общения на самотек. В конце перерыва Ференц сообщил, что ему придется еще некоторое время поработать, а она может располагать оставшимся временем по своему желанию. Пойти полежать и почитать у себя в комнате или прогуляться по двору. Если захочет есть, то найти Рози несложно. Обычно она обитает где-то поблизости от столовой и приготовит Кристель что-нибудь.

И они вновь вернулись к своим занятиям.

Час спустя Кристель незаметно задремала, утомившись от непрерывного разглядывания мэтра. Видимо, она проспала довольно долго и с комфортом. Во всяком случае, при пробуждении выяснилось, что за стеклом потолка уже стемнело, что на темно-бархатном небе взошла луна, а на столе горят свечи в бронзовых подсвечниках. Ее ноги были укрыты клетчатым шотландским пледом, а голова покоилась на длинном валике с кисточками по бокам. Тепло и уютно.

Ференц сидел в кресле, придвинув его поближе к дивану, и разглядывал ее. Как долго он любовался ею, трудно сказать. Видимо, именно его пристальный взгляд ее и разбудил.

Некоторое время они смотрели друг другу прямо в глаза, откровенно и выразительно, как будто считывая сокровенные мысли. Потом Кристель немного подвинулась к спинке дивана, повернувшись на бок, и приглашающим жестом откинула прикрывавший бедра угол пледа.

Ференц понял намек без слов. Он не заставил себя просить и вытянулся во весь свой немалый рост рядом с нею. Левая рука уверенно скользнула ей под голову, а правая не менее уверенно легла ей на бедро. Она сама прижалась к нему всей грудью, пытаясь подавить этим смелым движением легкую дрожь нарастающего страха и чувство неуверенности, просыпающиеся иногда в присутствии этого мужчины. В предчувствии возможной физической близости с ним. В ней сразу появлялось какое-то раздвоение в этот момент.

Кристель всегда была очень смелой в своих эротических фантазиях и весьма застенчивой и скованной в их практическом воплощении. Да, собственно, где и с кем их было воплощать? В ее предшествующей семейной жизни для всяких «пошлостей», как брезгливо говорил об этом бывший муж, места не было. За семь лет замужества она разучилась даже кокетничать с мужчинами. Конечно, порой она давала волю своему воображению. Оно в какой-то степени скрашивало ее тоскливые будни. Тем оно и прекрасно, что в нем можно укрыться от любых невзгод, можно устремиться в любые дали, можно утонуть в безбрежных глубинах грехопадения, а потом уверенно вынырнуть наружу без видимых повреждений на теле и в душе. Можно поставить себя в самые немыслимые ситуации и прикинуть, что ты почувствуешь, если с тобой именно это произойдет. Можно сопоставить несопоставимое, побывать в постели с кем угодно и проделать с ним все, что угодно. Или даже с ними, ибо в своих фантазиях она иногда задумывалась и над проблемой группового общения, хотя обычно на этом месте срабатывал защитный механизм, своеобразная автоматическая система мыслеблокировки, заложенная в нее на генетическом уровне.

Сколько вечеров и ночей она провела в таких виртуальных грехопадениях, позволяя себе самые изысканные, острые, порой просто безумные эротические фантазии, в которых не смогла бы открыто признаться никогда и никому. И вот теперь она лежит рядом с мужчиной, который одним свои видом, одним присутствием рядом с ней пробуждает эти дикие и сладостные видения. И одновременно в ней просыпается страх того, что она не сможет на самом деле соответствовать его ожиданиям. Что она разочарует его, привыкшего к раскованным ласкам красавиц, избалованного их вниманием и эротическим мастерством. Вызовет чувство раздражения и недоумения. Ибо как может женщина после стольких лет замужества вести себя в постели как испуганная девственница, цепенеющая от одного вида грозного султана и его возбужденного члена? Великий султан отвергнет неуклюжую новую наложницу и отошлет ее навечно в ссылку, на задворки гарема, разжалует в служанки и отправит на кухню.

И что произойдет с ней, если эта первая совместная ночь окажется последней? Что будет с ней, если проснется вдруг ее сердце? Не будет ли плата за общение с ним слишком высокой?

Итак, надо сделать выбор. Набраться храбрости, пойти на риск и быть в готовности расплатиться в случае ошибки. Как в рулетке. Поставить на чет или нечет. Или взять стаканчик с игральными костями, потрясти его в ладонях, плюнуть на счастье и метнуть костяшки на зеленое сукно стола.

Вся эта гамма чувств и мыслей в считанные мгновения пробежала по ее лицу, отражаясь в искристо-карих глазах. В глазах испуганной антилопы при виде грозного хозяина саванны. В глазах женщины, которая нуждается в любви, уверенности и безопасности. Он уловил это смятение чувств. Немного отодвинулся, чтобы лучше видеть ее лицо, и взял его нежно в свои ладони, разглаживая пальцами нахмуренные брови. Его фиолетовые глаза мерцали как звезды, завораживая, маня, приглашая довериться ему…

— Дорогая. Не надо переживать. Ты такая сексуальная, такая притягательная, такая необыкновенная…

— Это только кажется. Я… я только пытаюсь так выглядеть… — Слова едва пробивались из пересохших губ, срываясь с них чуть слышным шепотом. Сердце ускорило ритм и гулко билось о ребра…

И вдруг она почувствовала, что сам вопрос о том, проведет ли она с ним ночь, стал каким-то несущественным, как будто дематериализовался. Исчезла всякая тень сомнения.

Он вновь осторожно и неторопливо привлек ее к себе, слегка прикусил мочку уха и нежно прошептал:

— А тебе и не надо пытаться. Ты и без того так соблазнительна, что от тебя просто невозможно оторваться. Ты притягиваешь, как живой магнит. Стоит только оказаться рядом с тобой и уже невозможно остановиться. Я очень хочу тебя. С того первого дня, когда тебя встретил. С той первой минуты, когда увидел тебя у порога своего дома.

Он прижал ее к себе сильнее. Она почувствовала жар и нетерпение его тела, его сильные пальцы на своих ягодицах и быстро растущих горячий холм у своего заждавшегося лона. О, боже, это повторяется опять, эти сладостные мгновения прелюдии к слиянию, закончившиеся в прошлый раз ничем. Но теперь это не должно повториться…

Их губы слились в долгом, жадном и требовательном поцелуе, от которого начало плавиться и таять ее тело, сливаясь с его телом в пароксизме страсти. Она почувствовала, как внутри ее тела нарастает желание, вызывая боль внизу живота, как набухают ее груди и твердеют соски, лишая остатков самоконтроля. Она услышала свои сладостные, призывные стоны, требующие немедленной радости слияния, заполнения всего ее естества сильной мужской плотью…

Его огромный апостол любви все сильнее распирал ткань на брюках, видимо, причиняя ему боль и требуя безотлагательного выхода на свободу. Боже мой… Нельзя же держать его взаперти, в такой тесноте…

Она машинально потянулась к молнии на его брюках, попутно проведя ласково и осторожно пальцами по всей длине этого инструмента, спрятанного под тканью. Боже, как он дернулся радостно и отзывчиво под ее рукой, еще больше нарастив свои объемы! Похоже, для него вообще не существовало пределов расширения, вопреки всем законам физики и биологии. Если бы не стесняющие его границы одеяний, этот монстр явил бы миру чудо превращения мужской плоти в новую галактику.

Она хотела потянуть за молнию, но из-за ее неопытности и спешки это привело к конфузу. Застежку заело и, похоже, достаточно прочно. Ну просто какое-то патологическое невезение. Наверное, теперь придется разрезать брюки. То есть кому-то придется встать, пойти за ножницами и проделать всю эту хирургическую операцию.

Внезапно ей стало смешно. Она пыталась сдержать это совершенно неуместное в данный момент проявление эмоций, но получилось еще хуже. Может быть, произошло что-то вроде нервной разрядки. Ее тело вдруг начали сотрясать конвульсии, и она уже не могла больше сдерживаться. Начала смеяться совершенно открыто и неприлично громко. Так сильно, что от этого смеха пропали все другие чувства, даже эротические.

Ее неподдельное веселье заразило и партнера, тоже осознавшего комичность ситуации. Разрядка продлилась не менее пяти минут и, как ни странно, еще больше сблизила их, сняв скованность в их отношениях. Этот смех, видимо, подействовал даже на молнию, потому что при очередной попытке Ференца продвинуть застежку та вдруг спокойно поддалась и поехала вниз, что вызвало у дамы новый приступ веселья.

Ференц, видимо, решил больше не рисковать и не доверять женщине деликатные и ответственные манипуляции с мужским гардеробом. Внезапно он встал с постели, и при колеблющемся свете свечей она получила новые, незабываемые впечатления. Он, не спеша, с удивительной выдержкой и грацией начал раздеваться перед ней.

Впервые в жизни ей довелось наблюдать это импровизированное стриптиз-шоу. Причем эксклюзивное, предназначенное только для нее. Как умело и ловко это у него получается… Можно даже заподозрить в том, что молодой человек зарабатывает на жизнь не только кистями и краской… И какая же божественная у него фигура, особенно в этих темно-синих шелковых трусах. Наверное, заранее планировал стриптиз, чтобы сразить ее наповал, и соответствующим образом экипировался. Ну что ж. Это ему удалось. Вполне. Впрочем, с такой фигурой и природной пластикой движений это нетрудно. Какая игра рельефных мышц, как они красиво переливаются при каждом движении… И как прекрасно выглядит на фоне этих мышц его пробужденный орган, гордо выступающий далеко за пределы тела, тяжело покачивающийся всей своей налитой массой почти параллельно полу. Уверенно демонстрирующий свою мощь и готовность принести наслаждение женщине.

Было очень трудно устоять от соблазна, видя это многообещающее чудо в такой близи от себя. Она решилась и протянула руку к этому природному феномену, обхватив пальцами и потянув за податливую кожу, обнажая нежную розовую головку, уже увлажненную росой… И была вознаграждена, услышав довольное урчание и легкий, сдавленный стон. Ференц замер на месте, впитывая и смакуя удовольствие. Тогда она ухватила этот инструмент и потянула к себе, стремясь полностью захватить его в свою собственность, стать его полноправной и единственной хозяйкой и повелительницей. Хотя бы на эту ночь.

Ференц тут же оказался на диване, рядом с ней. И его бархатные, завораживающие глаза цвета любви и неги вновь оказались напротив ее глаз. Это было странное и необыкновенное ощущение — быть одетой и держать в своих объятиях обнаженное мужское тело, горячее и страстное. Однако это продлилось недолго.

На Кристель была одета только легкая туника салатового цвета. И такие же бледно-зеленые трусики. Ей всегда нравилось белье нетрадиционных цветов. Белый или черный цвет утомлял своим однообразием и чрезмерной распространенностью. А красный ассоциировался с занятиями женщин на площади Пигаль. Ее легкие туфли без задников, естественно, покоились внизу, возле дивана. Максимально облегченный наряд. И очень удобный для тех, кто желает увидеть, как он выглядит вне женского тела. Для тех, кто предпочитает лицезреть тело и предметы туалета по отдельности. Для тех, кто очень спешит увидеть это тело обнаженным.

Бывший муж не любил тратить время на возню с предметами женского туалета и предпочитал видеть супругу в постели уже в подготовленном виде. Поэтому сама процедура раздевания мужскими руками была мало ей знакома…

Она с удовольствием выгибалась и поворачивалась, чтобы облегчить Ференцу эту сладостную работу. А как трогательно выглядела сцена расставания с трусиками! Он снимал их с Кристель не спеша, очень нежно и деликатно. Сначала немного оттянул эластичную ленту своими тонкими, артистичными пальцами, а потом начал аккуратно, сантиметр за сантиметром скатывать их вниз, покрывая поцелуями освобождающееся пространство.

Потом он зарылся всем лицом между ее стройными бедрами, и она почувствовала, как его язык раздвигает нежные половые губы, нащупывая вход в заповедные глубины. Первоначально легкие и теплые волны томной неги теперь превратились в огромные валы раскаленной страсти, сжигающей все тело, рвущей кожу, выворачивающей мышцы и связки. Вал за валом, все выше и выше, накатывался на нее снизу, с каждым движением его языка и губ. Она начала задыхаться, почти теряя сознание и ощущение собственного «я», теряя всякий контроль над собой. В ней осталась только одна мысль, одно желание — слиться с эти мужчиной, немедленно, полностью и навсегда. Утолить свой сексуальный голод, психологический и биологический, насытить свою плоть его плотью, высосать до дна его силу. В ней пробуждался дикий зверь, самка, волчица. Эта вторая, ранее не востребованная в браке часть ее самой требовала отбросить все правила приличий, все покровы и преграды глупых условностей и заняться животным сексом. Диким и необузданным. Немедленно.

Она обхватила его за бедра и потянула вверх, к себе. Чтобы увидеть вновь его лицо, чтобы его ладони обхватили ее груди, чтобы впиться своими губами в его губы, чтобы раскинуть перед ним колени и раскрыть истекающее соком лоно…

Его исполинский орган сам нашел дорогу и медленно, но решительно двинулся вперед, покоряя и заполняя собой все лежащее перед ним пространство, до самого конца, до его естественных границ. Потом застыл на мгновение, достигнув этих эластичных границ, еще чуть-чуть вдавил ее плоть и, как будто догадавшись о тщетности своих попыток, вновь отошел назад, набирая силы для нового разгона… Потом новый рывок вперед, настоящий штурм женского тела… И опять назад, потом вперед, с каждым разом все сильнее, все мощнее, все быстрее, сплетая тела обоих в тугую спираль, превращая их в единую, безостановочно работающую биологическую машину, унося их все дальше ввысь, в небеса забытья, на пик блаженства. Пока ее тело не начало сотрясаться в агонии оргазма, невыносимого по своей мощи, теряя последние крохи сознания, растворяясь в нирване блаженства…




7


Да, такого с Кристель не было никогда. Она даже не почувствовала, как в уже расслабленное и безвольное тело изливается живительная мужская влага, затопляя, успокаивая и охлаждая возбужденное лоно. Сколько она так пролежала без движения, в забытьи, было трудно сказать. Она очнулась, лежа рядом с ним, на боку, почти уткнувшись лицом в заросли на атлетической груди. Его левая рука придерживала ее за плечи, а правая лениво поглаживала шелковистое бедро.

Кристель сладостно потянулась, затем придвинулась к нему еще плотнее, всем телом… И тут же уткнулась в его уже готовое к бою мужское достоинство. Даже дернулась машинально обратно. Господи, что это? — мелькнула встревоженная мысль. Какая-то сексуальная болезнь, связанная с вечной неудовлетворенностью? Ей как-то приходилось читать в одном женском журнале статью о мужчине, признанном официально инвалидом, поскольку из-за постоянно возбужденного органа он не мог даже выйти на улицу. Он сменил несколько жен, каждая из которых выдерживала не более полугода такой жизни. Интересно, а сколько раз в день смогла бы выдержать она такое интенсивное общение? И сколько дней подряд? Или месяцев?

Во всяком случае, испытания уже начались. Она как-то автоматически оказалась вовлеченной в процесс повышения сексуальной квалификации. Впрочем, без особого сопротивления со своей стороны. Ибо это оказалось приятным. На этот раз общение проходило в другой позиции. Ей было доверено оседлать этого буйного жеребца, укрощая и регулируя его движения и степень получаемого блаженства своими коленями и бедрами.

Она стойко выдержала это повторное испытание, но через некоторое время начался третий этап сексуального марафона. Опять с новациями и сексуальными изысками, о которых ей до этого доводилось лишь читать в специализированных пособиях из серии «Как добиться многократного оргазма».

Оргазмов за этот вечер у нее было более чем достаточно. Во всяком случае, больше, чем за год супружеской жизни. А ведь впереди еще целая ночь. Нет, так сразу нельзя. Переселение в рай должно быть постепенным, чтобы не помялись и не отвалились ангельские крылья в полете. Пора просить пощады.

Она сделала это уже у себя в комнате, куда Ференц перенес ее на руках в перерыве между четвертым и пятым эротическим поединком. Не дала ему поставить новый рекорд с занесением в книгу Гиннесса. Не ущемляя мужского самолюбия, деликатно взяла на себя всю полноту ответственности и инициативу прекращения этой вакханалии, несмотря на его протесты.

Впрочем, протесты партнера носили достаточно формальный характер. Во всяком случае, в глазах не проявилось никаких заметных признаков огорчения. Видимо, интенсивное общение сказалось даже на нем. Ибо, получив подтверждение в окончательном отказе, он тут же благодарно чмокнул ее в грудь и мгновенно заснул. Причем успел перед этим ухватиться за эту грудь рукой и некоторое время даже удерживал ее сосок в зубах, причмокивая во сне, как малыш во время кормления.




После такого общения можно было бы ожидать, что их отношения вступят в принципиально новую фазу. У нее начнется новая жизнь. Что-то из традиционных романтических мечтаний юной девы… Однако утренняя действительность оказалась совсем иной. Похоже, что все, что было вчера, оказалось в прошлом.

Она вновь проснулась от пристального взгляда в упор. Почувствовала его сквозь закрытые ресницы. Перевернулась на спину, вытянулась и кокетливо раскрыла губы для поцелуя. Однако ожидаемого поцелуя не последовало. Кристель недоуменно раскрыла глаза. Может быть, это не он рядом? Подменили? Или это вообще не Ференц, а его домоправительница. Взирает с укоризной на разоспавшуюся девицу, позволяющую себе нагло возлежать на хозяйском ложе в безделье.

Она потерла глаза и даже слегка потрясла головой. Но нет, никаких ошибок. Господин Рокаш, собственной персоной. В махровом банном халате голубого цвета, с мокрыми волосами. Явно только что из-под душа. Вместо того чтобы лежать обнаженным рядом, говорить комплименты и баюкать ее в своих объятиях, просто сидит на кровати и чего-то ждет. С не очень приветливым видом. И никаких поцелуев в сонные глазки, в полураскрытые губки и мягкие розовые соски. Не говоря уже о большем. О том большом и приятном, что прячется под этим халатом, с чем он так охотно знакомил ее почти до рассвета. И загадочно молчит. Может быть, что-то случилось? Она первой не выдержала этого гнетущего, настораживающего молчания.

— Фери, ты смотришь на меня так, как будто я в чем-то провинилась. Или ты просто не выспался? Может, хочешь о чем-то спросить?

Некоторое время он продолжал молчать, что-то обдумывая. Затем все же разжал губы. Решил, надо полагать, поделиться чем-то сокровенным.

— Пока ты спала, у меня созрели новые замыслы. Связанные с тобой. Поэтому я не мог ждать, пока ты соблаговолишь проснуться. Ты слишком долго спишь. Я тебе уже об этом говорил. Нельзя терять ни минуты. Жизнь проходит, и надо все успеть.

— Фери, ты брюзжишь, как почтенный старец, уставший от жизни. Разве так можно, да еще по утрам? Тем более, критика не соответствует действительности. Мы с тобой ночью не теряли времени даром. Или ты уже не помнишь? — обиженным тоном изложила она свои встречные претензии.

— Нет, я все прекрасно помню. Не надо передергивать. Я не это имею в виду. Ты все прекрасно понимаешь.

— Ты намекаешь на то, что я уже должна стоять у мольберта? С первыми лучами солнца? Я что, не могу понежиться в постели? Я ведь все-таки женщина, и у меня не такой выносливый организм, как у тебя. — Она подумала о том, что их дискуссия уже начала набирать обороты и при таких темпах могла быстро превратиться в огромный снежный ком, который похоронит под собой обоих спорщиков. Такой финал ей был не нужен. К счастью, он это тоже понимал.

— Нет. Все не так. Успокойся. Я не хотел тебя обидеть. Речь идет обо мне. Это я уже должен стоять у мольберта. У меня появилась масса новых идей, и их нужно воплощать. Пока они еще свежи и держатся в голове.

— А я как-то мешаю их воплотить? Я тебя отвлекаю? Тебя тянет прилечь рядом со мной? — Она решила, что кокетливые интонации в данной ситуации не помешают. Для того чтобы смягчить тон дискуссии и направить ее в другое русло. — Может быть, ты и вправду приляжешь? И мы сможем обсудить твои великие замыслы в более удобном положении.

Она потянулась к нему и привлекла к себе за полы халата. Ференц не сопротивлялся и позволил уложить себя рядом, на спину. Однако крепился и пока никак не реагировал на то, что она распахнула его халат и забралась к нему на грудь, распластавшись на нем всем своим теплым и мягким после сна телом. Совершенно обнаженным. Но когда она слегка помассировала его усталый и вялый орган, тот тут же встрепенулся, как будто прислушиваясь к тому, что происходит. Затем начал подавать еще более активные признаки жизни и вовлекать в этот процесс своего хозяина. Продолжая удерживать в руке главное мужское украшение, она поддразнивающим тоном заявила:

— А вот твой «друг», похоже, считает, что ты не прав. И что утро надо начинать не с упреков. Мы могли бы заняться вначале более приятным делом. А потом уже перейти к обсуждению твоих творческих планов. Ты же видишь, что твой подросший «малыш» с этим полностью согласен. Подожди минутку. Только не смотри. Закрой глаза. Мы ему немножко поможем подрасти и окрепнуть.

Она скользнула вниз и, подавив некоторую неуверенность и предубежденность, решительно взялась за дело. Собственно, особо стараться не пришлось, поскольку скольжения обнаженной грудью по мужскому телу и гениталиям оказалось достаточно для того, чтобы вялый отросток окончательно расправился, набрался сил и вновь превратился в могучего красавца. Но не прерывать же свою работу на самом интересном месте. Тем более что она впервые в жизни этим занималась. Надо было попробовать свои новые возможности и в этой сфере. Свой язык и губы в забаве с такой интересной игрушкой. Сколько новых ощущений, которые даже трудно передать словами. Конечно, как современная женщина, живущая в мире с широким распространением эротических фильмов и журналов, теоретически она представляла, как это лучше сделать. Но одно дело теория, и совсем другое — ее применение на практике.

Как выяснилось, с практикой у нее тоже неплохо получилось. Зря волновалась. От получаемого наслаждения Ференц начал стонать. А потом, не выдержав накала чувств и искушений, решил продолжить в более традиционном ключе, закончив начавшееся общение там, где ему и было отведено природой законное место. Под ее собственные крики и стоны. С настоящим фонтаном и фейерверком чувств в апогее.

Именно такой финал, по представлению Кристель, и должен был венчать каждое утреннее пробуждение в ее новой жизни. А после него, само собой, должен следовать период релаксации. Полежать, понежиться на атласных простынях. Поговорить о чем-нибудь красивом и эстетичном. В том числе о творческих замыслах и уже реализованных идеях. Она в его объятиях, он всегда рядом, под рукой, всегда в готовности и доступен. Стоит только пожелать, поманить пальчиком или многозначительно посмотреть и томно вздохнуть — и вновь сладость обладания, воплощенная в сексе радость любить и быть любимой. Затем позвонить в колокольчик и слуги принесут завтрак прямо в постель…

Однако мечты есть мечты, а жизнь есть жизнь. Она гораздо сложнее. И в этой реальной жизни все же пришлось вставать гораздо раньше, чем хотелось. Не сразу, конечно, а после некоторых дискуссий и заключенных компромиссов. Ференц вновь вошел в роль патрона и удалился в столовую, заявив, что будет ждать ее в мастерской. И чем скорее они там увидятся, тем лучше. Тиран и сатрап. Ведет себя как муж, уставший от однообразной брачной жизни. А ведь это была их первая романтическая ночь, их первое путешествие в мир изысканной и страстной физической любви. Так где же медовый месяц? Правда, этого следовало ожидать и не строить воздушных замков.

Всем известно, что творческие личности — немного сумасшедшие, у них тяжелый, импульсивный характер. Их настроение, планы и действия подвержены быстрым и непредсказуемым изменениям. Может быть, она тоже станет такой. Будет бросать своего возлюбленного посреди ночи, чтобы встать к мольберту. Может быть, даже прервет акт любовного общения ради этого, хотя такое трудно представить. Но это потом. А сейчас она к этому еще не готова. Не созрела в должной степени. Не насытилась любовью, которой была так долго лишена. Никакие кисти и краски не смогут заменить эти волшебные фиолетовые глаза, черные шелковистые волосы, небрежно откинутые назад, жаркие и ненасытные губы, музыкальные пальцы, искусно ласкающие ее грудь. А мольберт может подождать.

Она тут же вспомнила, что не успела задать ему вчера нескромный вопрос. Что так долго держало его у полотна? Над чем он работал? Хотя, конечно, вопрос был бы чисто риторическим. По ряду признаков и так было понятно, что на полотне должен появиться ее облик. Правда, неизвестно в каком виде. Может быть, что-то сюрреалистическое. Например, ярко-алая роза в капельках искрящейся росы, освещенная первыми лучами восходящего солнца. Цветок, вырвавшийся к свету, проросший в расщелине потрескавшегося парижского асфальта. Занесенный житейскими ветрами в этот асфальт с известняковых холмов Божоле.

Или, не исключено, не совсем приличное изображение, если исходить из того, как он рвался в мастерскую утром. Так сказать, под свежим впечатлением воздействия ее прелестей. Спешил выплеснуть на полотно избыток эмоций. Дополнить или внести коррективы. Например, изобразить ее в виде бело-розовой вакханки, возлежащей на изумрудной травке и укрытой только собственными медово-золотистыми локонами. С лукавым взглядом и виноградной гроздью у раскрытых губ. Правда, тогда бы не мешало изобразить рядом с ней мускулистого сатира с похотливым взглядом, в облике которого явственно проступали бы черты автора.

Интересно, что только после общения с Ференцем она почувствовала себя настоящей женщиной. Как будто именно он стал ее первым мужчиной. Только с ним она поняла, что такое ощущение сексуальной свободы и сексуальной насыщенности. И еще одна творческая проблема… Как передать трансформацию той женщины в языках пламени, в терновом венце брака, в свое нынешнее «я»… Женщины, проделавшей путь от замужней рабыни к свободной художнице. Благодаря настоящему мужчине, которого ей послало провидение. И как изобразить себя и его? В каком виде?

Наверное, над этим надо подумать вместе. Находясь рядом с ним, глядя в его глаза и слыша биение его сердце. Для любви нужны двое, и для описания этой любви на полотне тоже необходим творческий симбиоз.




Ференцу снился какой-то тяжелый и нелепый сон. О том, чего с ним никогда не было. Наверное, что-то из подсознания. Какие-то баррикады на улицах, рвущиеся из окон домов языки пламени, танки и люди в касках, рев моторов и скрежет гусениц, пули высекают искры вокруг. Он бежит из последних сил, пригнувшись, с автоматом в руке, по брусчатке мостовой, спасаясь от всего этого ужаса, скользя и падая, задыхаясь, полный невыносимого животного страха и жажды жизни. Как это часто бывает во сне, совершенно беспомощный.

Он вдруг понимает, что даже не знает, как пользоваться этим орудием смерти в своих руках. Ему уже не спастись. Танк стремительно догоняет его, еще немного, и он окажется под этими жирными от крови, безостановочно и жадно крутящимися гусеницами, которые раздавят его, разотрут в кровавые клочья, размажут по булыжнику мостовой. Он что-то отчаянно закричал… и проснулся от этого крика.

Вокруг царила тишина, которую нарушало только его хриплое и неровное дыхание. Он взглянул на светящиеся красные цифры на электронных часах. Уже четвертый час. Скоро начнет светать. Затем провел рукой по лбу. Совершенно мокрый. Грудь тоже вся потная. Надо бы пойти, принять душ, мелькнула мысль. И хорошо бы вдвоем. Это напомнило ему о другом. О том, что он не один. Уже почти два месяца. Ференц машинально провел рукой рядом с собой. Там, где должна лежать женщина с солнечными волосами и шоколадными глазами, его волшебное лекарство от всех проблем, его панацея и защита от всевозможных бед, от житейских неурядиц и кошмаров. Достаточно было коснуться рукой, прижаться к ее телу, обхватить ладонью ее спелую грудь, найти своими губами ее губы, услышать серебристый колокольчик ее голоса, и все как-то сразу становилось на свои места.

За эти недели он так привык к ее постоянному присутствию рядом, в постели, в столовой, в мастерской, на улице, в парке, в машине, что уже не мог обходиться без нее, без ее стройного тела, без ее теплого голоса, без ее ласковых рук. И без ежедневного секса. Или, правильнее сказать, без занятий любовью. Ибо это были не просто половые отношения с женщиной, а отношения с любимой женщиной. Это он понял почти сразу, с первых дней знакомства, хотя и не сразу признался сам себе. Вначале даже не поверил своим чувствам. Такого с ним никогда не происходило. У него было много женщин, очень разных. И красивых, и не очень. Пару раз совсем уж дурнушек, но по-своему оригинальных. Разных и по возрасту, и комплекции, и по темпераменту, и по цвету волос и глаз. Многие производили очень сильное впечатление, и порой даже казалось, что это навсегда, что он нашел свое счастье.

Но через некоторое время вдруг замечал, что становится скучно в присутствии очередной возлюбленной, что яркая внешность приедается и не производит должного впечатления. Что надоедают словесные банальности, что чувства угасают, сексуальные отношения становятся слишком будничными, а обнаженные прелести вызывают лишь легкий интерес. Буря эмоций затихает, шторм прекращается… Пора расставаться. Время вить совместное гнездо для него еще не пришло. Он даже начал бояться, что никогда не придет.

На этот раз все было совсем не так. С этой женщиной совсем по-другому текло время, совсем по-другому развивались отношения. Вначале он думал, что это тоже ненадолго, что все преходяще, что все пойдет так, как раньше. Небольшая прелюдия, потом быстрый всплеск эмоций и чувств, возможно, даже извержение вулкана. Но потом исторгнутая из раскаленных недр лава остынет, вулкан вновь затянет толстая кора, и останутся только комья черного шлака и пепла. Однако получилось наоборот. Эта любовь напоминала восхождение в гору. Трудные переходы день за днем, но с каждым шагом ты все ближе к солнцу, к сверкающим вершинам, все ярче становится свет.

Именно с ней он впервые серьезно задумался о том, что будет дальше. Годы проходят, а кисть и мольберт не могут заменить всего того, из чего складывается жизнь человека и его будущее. Калейдоскоп женщин в прошлой жизни убедил, что это постоянная игра в любовь, эти бесконечные качели из встреч и расставаний не для него. Он понял, что ему нужна одна, только одна, но настоящая и постоянная женщина. Такая, о которой он мечтал всю жизнь. И именно сейчас встретил то, что искал, а теперь изображает на своих полотнах.

Жаль только, что у них, скорее всего, не будет детей. Он почему-то не спросил сразу об этом. Посчитал бестактным выяснять, почему после семи лет замужества у нее никто не появился. В ходе их общения проблема защиты от беременности как-то не вставала. Он не пользовался противозачаточными средствами, просто не любил этого. Кристель не проявляла беспокойства по этому поводу. Поэтому, наверное, и не было необходимости обсуждать эту проблему.

Ладно, это не поздно будет сделать и потом. А пока надо найти пропавшее сокровище. Ибо на том месте, по которому он шарил рукой, никого не было. Других мест, куда она могла направиться, не так уж много. Он включил свет и осмотрелся. По крайней мере, в ванной комнате темно и тихо. В углах спальни, в шкафах и за шторами никто не таится, даже привидения. Остается или кухня, что маловероятно, или… Да нет, вряд ли. Это еще менее вероятно. Но стоит все же проверить. А вдруг у нее появился художественный лунатизм.

Ференц надел спортивные трусы из синего шелка, синюю хлопчатобумажную майку… Немного подумал и набросил сверху голубой махровый халат, для приличия, на случай встречи с прислугой, а также потому, что его что-то познабливало. Наверное, все же нервничал. Затем завершил ритуал одевания, натянув на ноги синие матерчатые китайские туфли на веревочной подошве, которые обычно надевал для занятий боевыми искусствами. Поход на кухню и в столовую не дал никаких результатов. Никто не стучал вилкой по тарелкам и не рылся в холодильнике. Даже отъевшийся Роланд явно потерял интерес к ночным походам на кухню.

Прогулки по двору исключались. По дому тоже. Все же он не Синяя борода, и ей не надо прочесывать его замок в поисках запертой комнаты. Для нее открыты все помещения. Почти все. Кроме хранилища его картин. Его полотен, которые никогда не были на выставке. Которые никто не видел, кроме него самого и Кристоса. Двенадцать картин, как двенадцать апостолов. Каждая отражала какую-то сторону его души и его переживаний. В этих картинах был он сам и его прошлое. Именно за ними и охотился его сводный родственник по матери, его спонсор и его управляющий делами. Может быть, когда-нибудь он покажет их и этой женщине, которая сейчас загадочно исчезла из его спальни.

Сбежать совсем она не могла, поскольку разбросанные по спальне предметы дамского туалета оставались на прежнем месте. Например, бюстгальтер, от которого он помог ей избавиться, а потом метко забросил на спинку кресла. Хоть это и маловероятно, но остается только мастерская.

Ференц открыл дверь и застыл у входа в ее собственный храм искусства, не веря глазам своим. Конечно, в глубине души он не исключал такое. Но все же…

Кристель стояла у мольберта, задумчиво глядя на полотно, не замечая ничего вокруг. В одной прозрачной и короткой ночной рубашке и босиком. В ореоле какого-то неземного, серебристого свечения вокруг тела, которое создавал струящийся через окно свет луны. Он залюбовался этим чудесным видением, боясь спугнуть нахлынувшие мысли и чувства. Боясь потревожить это воплощение своей мечты, девушку из своих снов и видений.

Он мог долго стоять так, не двигаясь. Но Кристель вдруг повернулась к нему, видимо почувствовав его взгляд. Ее взор был затуманен и углублен в себя. Однако постепенно в нем проступило понимание того, что она не одна.

— Прости, Кристель, я не хотел мешать твоей работе. Не предполагал даже найти тебя здесь. Просто обеспокоился, не найдя тебя в постели. Здесь холодно, а ты босиком и почти не одета. Пойдем в спальню. Уже четыре часа утра. Я согрею тебя. Поспишь, потом продолжишь, днем. Нельзя же работать до полного истощения.

Некоторое время она молча стояла, с широко раскрытыми глазами. Ему даже показалось, что она не слышит его, продолжая прислушиваться к своему внутреннему голосу. Но спустя несколько мгновений Кристель окончательно пришла в себя.

— Такое впечатление, что я еще сплю. Не верю своим ушам. И это говоришь ты, Ференц? Человек, который еще недавно учил меня тому, что у настоящего художника не может быть деления на день или ночь. Есть только периоды активного творчества и периоды творческого застоя. А дневной свет нужен только для того, чтобы различать, как будут выглядеть краски на полотне. Твердый распорядок дня для служащих и рабов, а не для свободных личностей. Или я тебя неправильно поняла? Или мир вокруг изменился? Или ты сам теперь не такой?

— Нет, я не изменился, Кристель. Мир вокруг нас тоже остался прежним. Просто волнуюсь за тебя. И не могу без тебя.

— Совсем не можешь? Ни минуты? А когда сам уходил в эту мастерскую? Когда я тебя упрашивала остаться и побыть рядом? — В ее голосе как-то по-детски прозвучала обида. — Или ты уже успел забыть?

— Нет, не забыл. Просто ситуация изменилась. Тогда мог, а теперь вот не могу. Долго не могу быть без тебя, — тут же поправился он. — Я даже не могу спать, и меня мучат кошмары, когда тебя нет рядом. Наверное, влюбился. Да. Наверняка это так. Так что пошли вместе, вернемся в спальню. Я расскажу про свои чувства к тебе. А днем опять займешься своей картиной. Днем она все равно будет смотреться по-другому.

— Я знаю про твои чувства. Но ты даже не поинтересовался, что я пишу.

— У художников это не принято. Если захочешь, то сама мне скажешь или покажешь. Ради бога, Кристель. Не стой босиком на полу. Ты же заболеешь. — В его голосе прозвучали почти материнские нотки.

— Так значит, тебе не спится. И ты считаешь это достаточным поводом, чтобы выгнать меня из мастерской? Оторвать меня от моей работы. Может быть, начнешь ревновать к кистям и краскам?

— Нет, я ревную только к другим мужчинам. Ну хорошо, давай не будем ссориться. Если хочешь, то оставайся. Я принесу тебе халат и тапочки. И шерстяные носки. Могу даже приготовить горячий кофе. С ромом или коньяком. Но лучше все же, если бы ты пошла со мной. Положишь головку мне на плечо, закроешь глазки и немного поспишь. А я тебя поцелую, поглажу…

— У тебя только одно на уме, — прервала она его излияния. — Вначале поцелуешь, потом будешь опять приставать и требовать горячего секса. Ты уже и так превратился в сексуального маньяка. В настоящего сексуального наркомана. Мне даже за кисть некогда взяться. Могу заниматься живописью урывками и только тогда, когда ты спишь. — В ее голосе послышались игривые интонации.

Ференц удовлетворенно хмыкнул. Незатейливая мужская тактика оправдывает себя.

— Возможно, ты права, Кристель. Но это ты сама виновата. Ты действуешь на меня, как сексуальный наркотик. Ничего не могу поделать с собой. Когда ты рядом, я не могу думать ни о чем другом… — С каждым словом он постепенно приближался к ней, раскрывая объятия. — Давай я отнесу тебя в спальню. Я страдаю и чахну от любви.

— Фери, тебе не идет роль страдальца. У тебя для этого слишком крепкая комплекция и здоровый румянец. Я и так чрезмерно щедра и откликаюсь по первому твоему зову. Но я не могу проводить всю жизнь в постели, даже рядом с тобой. Некоторое время ты вполне можешь потерпеть. Помнишь, пару недель назад я тебя весь вечер упрашивала, у меня все пылало внутри, а ты хладнокровно читал лекцию о том, что настоящий художник должен думать о высоких материях, а не о животных инстинктах.

— Я никогда не говорил о животных инстинктах. Это клевета. Я даже слов таких не знаю. Любовь — это не инстинкт, а высокие чувства. Ну хорошо. Может быть, что-то и сказал когда-то сгоряча. Не уследил за своей речью, поторопился, сболтнул что-то лишнее. Наконец, я мог просто ошибиться, — смиренно, с покаянным видом добавил он, нарочито потупив голову. — Каждый имеет право на ошибку. Главное — вовремя ее исправить. Пойдем в спальню, займемся исправлением наших ошибок. Это лучшее лекарство от творческого истощения.

— Твоих, Ференц, твоих ошибок, а не наших. У меня тоже были ошибки, но из другой области. И я далека от истощения. Собственно говоря, я проработала всего пару часов. Просто мне приснился интересный сюжет, и я решила тут же его воплотить, пока он не забылся. Ты слишком крепко спал, и я не отважилась тебя разбудить. Ты и так слишком много работаешь. Намного больше меня. Решила приготовить тебе небольшой сюрприз, к твоему утреннему пробуждению. А ты даже не поинтересовался тем, что я пишу, — уже всерьез, обиженным тоном добавила она.

Конечно, с одной стороны ей было приятно то, что он так заботится о ней. И эти слова про любовь, которые стали повторяться все чаще и чаще. И та красивая жизнь, которую она вела теперь. Выезды на природу, посещение выставок и концертов, рестораны по вечерам, дорогие магазины и бутики в дневное время. В «Галери Лафайет» она подобрала себе целый ансамбль изящного и очень эротичного белья. Неизвестно, правда, зачем, ибо в постели ее прелести не требовали дополнительных украшений, а постель занимала все большее место в их совместной жизни. Казалось, они перепробовали уже все известные способы сексуального общения, но его эротическая фантазия оказалась неистощимой.

Она уже даже не представляла, как могла обходиться без этого раньше. Порой казалось, что не сможет жить, если не будет засыпать каждый вечер рядом с ним, в его объятиях, и просыпаться каждое утро на его груди. Засыпать с драгоценным мужским органом внутри и просыпаться от его скольжения по влажным стенкам своего «тайного хранилища». Такое впечатление, что он поселился внутри нее навечно. Ференцу каким-то чудом удавалось уже не раз проделывать этот сказочный трюк.

Если оценить два месяца их совместного обитания, то оно выглядит порой как настоящее затяжное сумасшествие. Конечно, они занимались и живописью. Но не так активно, как поначалу. Значительно реже, порой выкраивая лишь пару часов в день. Поэтому ее все чаще посещали странные для нормальной женщины мысли. Тревожило то, что в ходе этой веселой круговерти она все реже занималась тем, ради чего сюда пришла. И он тоже, наверное, тратит слишком много времени на нее. В ущерб собственной творческой работе.

— Хорошо, Кристель, — прервал Ференц поток ее рационально-критических мыслей. — Давай взглянем на твое творение, а потом отправимся спать. Мы даже можем дождаться здесь восхода солнца, чтобы увидеть все в его лучах. Слава Богу, здесь тоже есть диван. А мне с тобой везде хорошо.

— Хорошо, ты меня убедил, — сдалась Кристель. — Мы останемся здесь, на этом диване, ждать восхода солнца. Ты прав, утром все видится по-другому, и наверняка кое-что придется подправить при дневном, естественном свете. Но ты будешь наказан за пренебрежение к моей работе. Ты будешь отлучен от доступа к моему телу.

— Совсем? — Он притворно округлил глаза и в шутливом отчаянии схватил себя за волосы. — Боже, как ты жестокосердна. Какого монстра я воспитал. Или проглядел, как ты в него превратилась. Даже дикие звери так не поступают.

— Неправда. В природе нередко самки поедают самцов после совокупления. А ты жив до сих пор. Не обгрызен и не покусан. Так что твои стенания напрасны и лицемерны. Ты отлучен временно. А срок будет зависеть от твоего последующего поведения. Искреннее покаяние будет способствовать более быстрой отмене штрафных санкций.

— Я буду молить Господа, чтобы он ниспослал просветление на твою голову и надоумил тебя не затягивать воздержание более чем на пять минут. Ты слишком близко стоишь, чтобы я смог выдержать дольше.

С этими словами Ференц, осторожно подкрадывавшийся к своей жертве, усыпляя ее бдительность красивыми речами, наконец сделал последний шаг, и неосторожная птичка оказалась в когтях голодного хищника. А еще через несколько мгновений взлетела в воздух и перенеслась на диван. Дальнейшая сцена чем-то напоминала поведение воина-варвара после взятия штурмом города и завершения дележа прекрасной добычи. Уже без всяких слов он опрокинул ее на спину и завел ее руки вверх. Затем, удерживая ее за обе кисти левой рукой, правой рукой одним резким движением задрал ее ночную рубашку до груди и уставился на ее ничем не прикрытые бедра вожделеющим взглядом.

От этого взгляда у нее зарделись щеки и учащенно забилось сердце. Она почувствовала, как начало разогреваться и таять ее тело, а ароматная, липкая влага просачиваться сквозь стенки и быстро заполнять полость естественного сосуда. Скоро, наверное, начнет литься через край. Она ощутила, как мужские пальцы уверенно раздвигают ее половые губы, и услышала его хрипловатый, срывающийся от страсти голос.

— У тебя есть один волшебный предмет, без которого я не могу больше жить. Ни одного дня. Ни одной минуты. Прекрасный, притягательный, поглощающий без остатка мое тело и душу. Я хочу тебя, женщина, и я возьму тебя немедленно, прямо сейчас. Хочешь ты этого или нет.

Его язык скользнул к ней прямо в рот, сплетаясь с ее языком, а его разбуженный колосс уже начал свое продвижение в ее сладкие и сочные глубины. Он проникал в нее все глубже с каждым яростным движением, уверенно раздвигая стенки влагалища своим сверхтвердым, мощным инструментом. С каждым движением его члена мысли Кристель стирались, вылетали, уносились прочь. Какие там еще картины? И зачем, когда есть это, каждый день и каждый час… Ее нежные мускулы то сжимались, то разжимались вокруг этого прекрасного предмета внутри. Резкий и пьянящий мускусный запах тел смешивался с их криками и стонами и заполнял все вокруг. Горячая кровь бурным потоком неслась по венам. Она начала отчаянно хвататься за его плечи и царапать ногтями его спину, не в силах больше выдерживать накал страстей, рвущих и изгибающих все тело. Последние, самые сильные и яростные толчки, и из его луженой мужской глотки вырвался настоящий боевой клич, громогласный и победоносный, сопровождаемый бурным потоком… Слава победителям в сексуальных боях, неутомимым и неукротимым!




8


— Кристель, мне кажется, что мы с тобой знакомы уже целую вечность. Пора посвятить тебя во все мои тайны, — сказал Ференц, оторвавшись на секунду от еды.

Они сидели за скромным завтраком в столовой. Яйца «пашот», немного ветчины и сыра, кофе, булочки и грейпфруты. Ференц говорил еще слегка сонливым и усталым голосом, поскольку поздно лег спать и встал слишком рано, явно не добрав норму сна.

— О, весьма многообещающее заявление, — оживленно прокомментировала идею собеседница, выглядевшая заметно бодрее. — Давно пора. Я ведь все-таки женщина, и любопытство заложено во мне природой. И о чем же пойдет речь? Ты потребуешь предварительно клятвы на крови, прежде чем раскрыть тайну? Или процедура посвящения будет выглядеть попроще?

— У меня есть, конечно, кое-какие мысли на этот счет. Но, боюсь, ты опять обвинишь меня в сексуальных домогательствах и отвлечении от работы.

— Хотел предложить что-нибудь из сексуально-сатанинских обрядов или эротических элементов африканских культов? Для компенсации потерянной ночи?

— Нет, сегодня никакой экзотики. Обойдемся без Африки и эротических танцев у костра. Кстати, ночью ты сама отказалась от моего предложения. Так что у нас сегодня по плану только старые, надежные и проверенные способы. День соблюдения традиций.

— Я отказалась просто из вежливости. Беспокоилась о тебе, поскольку у тебя был слишком измученный вид. Ты в последние дни себя не бережешь. Кому нужен такой надрыв? Ты что, куда-то спешишь? Сроки поджимают? Ты же, вроде, не собирался больше участвовать в выставках. Или все изменилось?

— Да, есть определенные идеи на этот счет. — Он отодвинул тарелку и придвинул поближе чашку кофе. — Об этом я и хотел с тобой поговорить. Тем более что моя идея касается тебя самым непосредственным образом.

— Да, ты меня заинтриговал. Рассказывай быстрее, не томи.

— Ну, прежде чем рассказывать, я бы хотел тебе кое-что показать. Заканчивай завтрак, и отправимся в путь.

— Куда-нибудь придется ехать?

— Нет, все в этом здании. Дойдем пешком.

Они спустились в подвал, где ей еще не приходилось бывать. Как оказалось, под особняком располагались настоящие катакомбы, в которых, наверное, можно было пересидеть ядерную войну. Или использовать для размещения золотого запаса Франции, а также в качестве запасного хранилища для Лувра. Мощные бетонные своды, электропроводка, искусственная вентиляция, стальные двери, по виду чуть ли не из бронированной стали. Ференц провел ее к одной из таких дверей, покопался с ключами, вошел вначале сам и включил свет. Затем торжественно возвестил:

— Прошу в мою сокровищницу, моя возлюбленная, моя принцесса, свет очей моих. Хочу представить тебе свои творения. Двенадцать апостолов моей веры в человека и его руки.

Двенадцать полотен в красивых багетных рамах были выставлены вдоль трех стен, по четыре у каждой. Все очень разные, отражающие, насколько можно было понять, основные, этапные события его жизни, сформировавшие его как художника. Они даже были расставлены в своеобразной хронологической последовательности. Ей сразу бросилась в глаза картина, начинавшая эту домашнюю галерею. Маленький мальчик на мокрой брусчатке мостовой. В осеннем пальтишке, коротких брюках, стоптанных башмаках и огромной, не по размеру, кепке. Под кепкой полные муки, не по детски серьезные глаза. Он стоит на коленях рядом с лежащим вниз лицом мужчиной, застывшим в неестественной позе, в луже крови. В вытянутой руке уже ненужный ему автомат. В качестве фона — серая стена здания, выщербленная строчкой пуль. И серое небо вверху, закопченное дымом пожарищ, с красноватым отливом заката. Симметрия пятен крови — на небе и на брусчатке мостовой.

На одной из картин был изображен, видимо, лагерь иммигрантов. Колючая проволока, бараки, люди в потрепанной одежде, с рюкзаками, узлами и чемоданами, стоящие возле ворот в очереди на вход. Над воротами — плохо различимая надпись, похоже, на немецком языке. Среди них тот же мальчик, которого держит за руку женщина в черном платке. Скорбное лицо, из-под платка выбивается седая прядь.

Все первые картины были выполнены в черно-серой цветовой гамме. Но по мере взросления главного персонажа эта гамма постепенно менялась, становилась все более разноцветной и жизнерадостной, с преобладанием теплых тонов, как бы символизируя и отражая трансформацию его жизни.

На одной из более поздних картин Кристель узнала знакомый купол над входом в Сорбоннский университет. На другой — статую Свободы. Та была изображена словно бы с палубы прибывающего в гавань корабля и едва различимо виднелась вдали, в дымке, на фоне высотных зданий Манхэттена.

Завершал экспозицию автопортрет художника. Похоже, выполненный сравнительно недавно. Ференц стоял у мольберта, в правой руке кисть, в своей излюбленной одежде. Черные вельветовые брюки, белая шелковая рубашка с распахнутым воротом. В пол-оборота к зрителю, как бы оглянувшись на секунду. Хорошо передана динамика движения. На мольберте виден первый сюжет — ребенок рядом с убитым в бою отцом. Нарочитая небрежность в передаче деталей одежды и фигуры художника и — по контрасту — очень тщательно и выразительно выписанные лицо и глаза, бездонно-темные, как будто вглядывающиеся в себя, в свое прошлое. И, одновременно, пронизывающие зрителя. Взгляд, от которого, кажется, невозможно укрыться.

Кристель с удовлетворением подумала, что на картинах отсутствуют женские лица. Да, эта галерея прошлого производила сильное впечатление и была слишком личной, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение. Или на продажу. Экспозиция для избранных, для тех, кто умеет сопереживать, кто эмоционально тесно связан с автором. Было приятно, что состоялся и ее доступ в эту святая святых. Тем самым, без всяких словесных объяснений, она была причислена к близким людям Мастера.

Он не стал спрашивать о произведенном впечатлении. Это было и так понятно, по выражению ее лица и глаз, по тому, как долго и пристально она вглядывалась в каждую картину. По тем слезинкам, которые невольно появились на ее ресницах. Она просто подошла потом к нему, молча, и прижалась к его широкой груди, такой сильной и уютной, на которой можно было укрыться от житейских бурь и невзгод. Выражая свое сострадание и одновременно восхищение человеку, который победил в тяжелой схватке с жизнью.

Некоторое время они стояли молча, обнявшись. Потом он высвободился и произнес:

— Ты, видимо, обратила внимание на то, что моя мать изображена только на одной картине. В начальный период эмиграции. Когда мы были только вдвоем. Кстати, седые волосы под черным платком — это авторская фантазия. Когда она выходила замуж во второй раз, после смерти отца, у нее не было седины. Да и сейчас не так много. Она вышла замуж, когда мы уже переехали в США, в Нью-Йорк. Вышла замуж за грека. За богатого и удачливого грека. Его зовут Кристос Калиопулос. Так что у меня есть отчим. Какое-то время я не мог ей этого простить. Ему, естественно, тоже. Я не явился на эту свадьбу. Она была очень пышная. Было очень много гостей. Естественно, в основном со стороны жениха. Поэтому у меня, в личной коллекции, нет ее индивидуального портрета. Хотя ее портреты я писал, но они все хранятся у нее дома. Когда-нибудь я тебя с ней познакомлю.

И познакомлю тебя со своим отчимом. Позднее мы с ним подружились и даже стали деловыми партнерами. Это он во многом помог мне стать художником. Оплатил мою учебу, в том числе в Сорбоннском университете. Помог пробиться в мир искусства, организовал мои выставки, обеспечил выгодную продажу моих картин. Я ему весьма признателен. Но вот, как ни странно, его портрета в моей коллекции тоже нет. Я его вообще никогда не писал. Вначале по вполне понятным причинам. Не мог простить то, что он сошелся с моей матерью. Как бы отнял ее у меня и моего погибшего отца. А потом, наверное, уже как-то по инерции. Он же, в свою очередь, проявил деликатность и никогда не поднимал этот вопрос. А вот теперь, после знакомства с тобой, я вдруг понял, что просто обязан это сделать. Хочу, чтобы у меня была целая галерея близких мне людей. Их портретов, выставленных в моем доме. И не здесь, в подвале, а наверху, для всеобщего обозрения. Людей, которыми я горжусь. В этой экспозиции будут и твои портреты. Если ты не возражаешь, конечно.

— Ну что ты, Ференц. — Она благодарно прильнула к нему и поцеловала, мягко, без всякой фривольности. — А как же насчет моих собственных картин? Я имею в виду те, на которых изображен ты. Или мы оба. Или где я одна. Я хотела бы подарить тебе мои картины. Может быть, одна или две понравятся тебе и тоже смогут занять место в твоей галерее?

— Вполне разумная идея. Но у меня есть встречное предложение.

— Это какое же?

— Прояви терпение и вскоре узнаешь.

— Опять придется совершить путешествие, — догадалась она. — И в этом же доме?

— Исключительная проницательность. Хочу представить тебе свои последние работы. Новое направление в моем творчестве. Связанное с тобой. О тебе и под влиянием тебя.

— Звучит очень поэтично. В таком случае, мне тоже есть, что продемонстрировать в ответ. Надеюсь, ты не рассматривал тайно, под покровом темноты, мои незаконченные полотна?

— Ну как ты могла подумать! Я же дал честное слово. И потом, я просто обожаю сюрпризы. А если подсматривать, то все очарование пропадет. Неужели я похож на домашнего шпиона? Я даже за девочками в детстве не подглядывал.

— Видимо, просто не было необходимости, — парировала Кристель. — Подозреваю, что ты уже тогда был настолько неотразим, что они позволяли тебе делать с ними все, что захочется. В том числе любоваться их прелестями. Кстати, все забываю спросить. Ты в каком возрасте впервые приобщился к интимной жизни?

— Мадам, вы задаете нескромные вопросы. Я просто краснею. Боюсь, что память отказывает мне в такой деликатной ситуации. Я же не могу компрометировать доверившихся мне дам.

— Они тебе доверились или соблазнили тебя по малолетству? — продолжала наступать Кристель.

— Ну что за допросы, и так не вовремя, — вяло отбивался Ференц. — Мы же с тобой собирались пойти осмотреть мои и твои полотна. Заняться серьезным, приятным и перспективным делом. А ты копаешься в давно забытом прошлом. Кроме тебя, у меня никого нет. Будем считать, что и не было. Это был просто сон. Я открыл глаза, увидел тебя и все забыл. Все, что мне до этого просто приснилось. Сны были порой довольно красивыми, но все равно это были только миражи.

— Ты просто прирожденный демагог. Мне трудно с тобой тягаться. Ладно, пошли по твоим тайным закромам.




И когда он успел создать столько произведений? Их количество просто ошеломляло. Фантастическая продуктивность. Было приятно, что ее изображение красовалось на многих из них. Правда, порой об этом можно было только догадываться. Ей особенно понравилось одно из полотен. Как можно было предположить, навеянное ночной встречей в мастерской. На картине была изображена высокая и стройная женщина с чувственными формами. Обнаженная, спиной к зрителю. Окруженная черным бархатом ночи. Простирающая руки к огромному диску ночного светила. Вся залитая лунным светом, создающим голубовато-серебристое свечение вокруг ее тела. Как жрица друидов в период языческих молений богине луны.

Ференц дал ей некоторое время на быстрый осмотр картин. Потом вновь вернулся к разъяснениям своего проекта. Вначале несколько небрежно отмахнулся от ее комментариев.

— Заслуженные комплименты выскажешь потом. Хотя, честно говоря, не люблю, когда один художник оценивает другого. Тем более что, учитывая наши с тобой отношения, боюсь, ты не сможешь быть достаточно объективной. Так что, давай, поговорим о деле. Кристос как-то сделал мне предложение вновь организовать выставку-продажу моих работ. Пока еще не знаю, где. Возможно, в Нью-Йорке. Или здесь, в Париже. В Лондоне. А может, даже и в Японии. Он себя географией не стесняет. Это будет зависеть от его оценки потенциального рынка основных покупателей. Предложил выставить работы из числа тех, которые я писал только для себя. Тогда я отказался, точнее, отложил решение этого вопроса. Эти картины о своем прошлом, я, конечно, не собираюсь продавать. Хотя теперь, по зрелому размышлению, готов их продемонстрировать на выставке.

Он немного передохнул, заметно нервничая, но потом продолжил:

— Однако не это главное. Вот эти новые картины, которые ты видишь, вполне могут быть выставлены на продажу. Поскольку на некоторых изображена ты сама, я не могу это сделать без твоего согласия. Так что нам предстоит вдвоем провести отборочную работу. Может быть, даже что-то придется переделать. Я имею в виду, возможно, тебе что-то не понравится, или у тебя будут какие-то конструктивные дополнения. Ты согласна?

— Ну конечно, Ференц. Какие могут быть сомнения. Если ты мне доверяешь, как художнику и как любящей тебя женщине…

— Спасибо за очередное признание в любви. — Он нежно привлек ее к себе и заглянул в искрящиеся, полные восторга глаза. — Ты прекрасна и добра. Я тоже люблю тебя, и готов это повторять каждую минуту. Как молитву, как заклинание. Я так и делаю, когда создаю твой образ на полотне. К сожалению, весьма слабо и поверхностно. В жизни ты гораздо лучше. Ты просто неотразима. Никто не сможет устоять перед тобой. Я тоже не смог. Я буду стараться, и с каждым разом, надеюсь, у меня будет получаться все лучше и лучше.

— Похоже, что ты все-таки напрашиваешься на комплимент. У тебя просто волшебный дар. И я великолепно выгляжу на твоих работах.

— Недостаточно великолепно. И, кроме того, я просто не успеваю. Ты все время хорошеешь. Расцветаешь прямо на глазах. Я льщу себя надеждой, что это я так благотворно на тебя влияю. Ты питаешься, как цветок, от моей любви. И мои картины отстают от процесса твоего расцвета.

— Ференц, а почему ты не пишешь стихи? Ты мог бы меня воспевать не только на полотне.

— Вообще-то не люблю разбрасываться. Но если ты настаиваешь, то попробую. Однако за последствия не отвечаю.

— Не бойся. В моем лице у тебя будет самый благожелательный критик и читатель в мире. Дай, я тебя заранее поцелую. Я восхищена твоей готовностью к новым жертвам ради меня.

— Я тронут, Кристель. И тоже хочу тебя поцеловать. По настоящему. Как целуются взрослые тети и дяди.

Они смогли оторваться друг от друга только через довольно длительное время, причем уже на диване, во взъерошенном и растрепанном состоянии. Зато как было приятно… Ференц, с любопытством глядя на то, как Кристель пытается вернуть ажурные трусики на отведенное им место, в настоящий момент временно занятое его ладонью, вновь возобновил прерванный по уважительной причине диалог.

— Кристель, я не успел сообщить тебе еще одну новость.

— Столь же приятную, как предыдущие? — Она повернула к нему голову, одновременно пытаясь отодвинуть его ладонь, чтобы завершить процедуру одевания.

— Конечно. Других новостей для тебя не держу. Кстати, ты напрасно тратишь время и силы. Вообще не понимаю, какой смысл одеваться, если вскоре опять придется раздеваться. Как мне кажется, мы еще не закончили. Я уже чувствую твое вновь пробуждающееся желание.

— Зато у тебя оно, похоже, никогда не проходит.

— Ты преувеличиваешь. Но я стараюсь. Мне не хочется тебя разочаровывать. Ты можешь немного отдохнуть, пока я тебе излагаю новую идею.

— Не спеши. Пусть твой красавец тоже немного отдохнет. Если следовать твоей логике, Фери, то, с учетом твоего темперамента, мне целыми днями придется ходить обнаженной. Ты же совершенно ненасытный. Ну летом я еще как-нибудь с этим справлюсь. А вот что делать зимой? — Несмотря на формальный упрек, в ее голосе явственно слышались горделивые и поощрительные нотки. — Тебе просто повезло, что именно я встретилась на твоем пути. Другая женщина этого просто бы не выдержала.

— Ты, по-моему, утрируешь. Хотя, конечно, в этом плане первобытным людям было удобнее. Мы тоже могли бы найти какой-нибудь компромиссный вариант. В древности женщины вполне обходились набедренными повязками из шкуры саблезубого тигра. Или короткой юбочкой из травы. Или вообще без них. А что касается зимы… Ну это не страшно. Париж — не Антарктида.

— Я знала, что с тобой не пропаду. — Кристель охотно продолжила шутливую словесную перепалку. — Ты всегда найдешь выход из положения. По крайней мере, на словах.

— Знаешь, по-моему, пора все же сменить тему. Хотя бы на время. Я собираюсь пригласить Кристоса на переговоры по поводу организации выставки. Он сейчас по своим делам в Германии, во Франкфурте. Недавно оттуда звонил по телефону. Так что ему несложно будет добраться до Парижа.

— А почему бы тебе не пригласить заодно и мать? Я бы хотела с ней встретиться. Она когда-нибудь была в этом доме?

— Нет, пока нет. Не была. Это я приезжал к ней, когда была возможность. Несколько раз, уже после окончания Сорбонны. Проблема не в этом. Я уже объяснял, что после ее вторичного замужества наши отношения несколько осложнились и были достаточно холодными длительное время. Хотя, конечно, мы писали друг другу письма, иногда говорили по телефону, но очень формально. Потом эти отношения наладились до определенной степени, но холодок все же остался и иногда дает себя знать. Она, например, не хочет жить в моем доме. Даже когда была в Париже, то жила в отеле. В общем, я за полную нормализацию отношений, но это потребует дополнительных усилий. Ладно, это мы потом обсудим. Ты можешь поговорить на эту тему с Кристосом. Он любит прислушиваться к женщинам и их советам. Хотя, конечно, все равно поступает по-своему. Так, как считает нужным. И выгодным для себя. Но поговорить он не против на любую тему.

— А ты говорил, что хочешь написать портреты их обоих. Вот как раз и будет хороший предлог для их приезда.

— Ты очень настойчива в своих попытках сразу решить все застарелые проблемы. Но не все так просто. Не спеши. Все должно созреть в положенное время. Это как сбор винограда и изготовление вина. Так вот, у меня предложение и к тебе. По моим наблюдениям, у тебя уже готовы пять картин. Не буду таиться. Я их видел, хотя ты лично их не все мне показала. Приношу свои извинения за некоторый излишек любопытства, но я все же их посмотрел.

— Фери, но ты же обещал! Ты же только что говорил, что их не видел. Ты подлый обманщик. Ты же сам дал мне ключ от моей мастерской и сказал, что не будешь ничего там разглядывать без моего разрешения. Я понимаю, конечно, что у тебя есть запасные ключи ко всем помещениям. Но как же с твоим честным словом? Как я могу тебе теперь доверять?

— Ты слишком заостряешь проблему. Что-то такое, возможно, действительно говорилось. Для твоего морального успокоения и обеспечения свободы творчества. Чтобы ты не боялась критики. И, потом, я же все-таки твой учитель. Я должен знать, как продвигаются твои дела, в чем тебе помочь. И я хотел…

— Так, значит, ты меня обманул! — прервала она его оправдательную речь. — Воспользовался моей доверчивостью! Как тебе не стыдно. Ты хотя бы признал свою вину, вместо того, чтобы заниматься демагогией.

— Я бы так категорически не формулировал. Ну хорошо. Раз ты так настаиваешь, я признаю, что был виноват. Но это было просто необходимо. Прежде чем выставлять товар на продажу, его следует предварительно оценить. То же самое относится и к проведению выставок.

От этих слов у нее сразу перехватило дыхание. Забылись все претензии и пустые препирательства. Она даже вначале не поверила своим ушам.

— Фери, ты что, хочешь сказать, что…

— Да, да, ты не ослышалась. Именно это. Я планирую провести совместную выставку. Об этом и хочу поговорить с Кристосом. И я не могу его подвести. Я должен был вначале еще раз сам во всем убедиться. Я несу за тебя ответственность. И как наставник, и как эксперт, и как влюбленный мужчина. Он, конечно, тоже посмотрит и оценит твои работы. Но, как правило, он доверяет мне и ориентируется на мое мнение. По-моему, твои картины вполне заслуживают быть выставленными. Ну а продавать их или нет… Не знаю. Ты уж сама это решай. Будем надеяться, что предложения будут. Хотя, конечно, не надейся на слишком большие доходы. Ты все-таки еще новичок и неизвестна публике.

— Ференц. Ты просто замечательный. Я даже на это не надеялась. Работала для себя самой. Я прощаю тебе все твои невольные прегрешения. Можно, я тебя еще раз сама поцелую. Я даже готова немедленно тебя вознаградить… — И она нарочито замедленным движением потянулась рукой вниз, туда, где раньше были трусики, которые так и не успели попасть на отведенное для них место из-за помех с мужской стороны…

Спустя полчаса они вновь вернулись к разговору о подготовке к визиту Кристоса. На этот раз разговор носил уже не столько творческий, сколько организационно-хозяйственный характер.

— Кристель, извини за дополнительную нагрузку, но не могла бы ты заняться организацией подготовки к встрече с Кристосом? Хочу пригласить его к себе. Встретимся по-домашнему. Он большой любитель греческой кухни, но это не сложно решить. Закажем несколько блюд в греческом ресторане.

— Я, конечно, могу это сделать. Но ведь у тебя есть домоправительница. Мадам Бюссон. Она не будет в обиде за то, что покушаются на ее полномочия?

— Ну… как тебе сказать. У меня тут целый каскад идей образовался. Как-то так получается, что обрушиваю их на тебя все сразу.

— Ничего, у меня стойкая натура. Выкладывай.

— Думаю, что теперь нет необходимости держать домоправительницу. Нет смысла дублировать ее работу. Ты как-то сама говорила, что женщины плохо уживаются друг с другом.

— Ты что, хочешь предложить эту работу мне? По совместительству с обязанностями любовницы и художницы? Решил сэкономить на домашних расходах? — Она на всякий случай рассмеялась, чтобы ее фразы не выглядели как обвинительный акт.

— Нет, речь идет не о работе.

— А о чем же?

— Ну я бы назвал это изменением статуса.

— Ференц, ты можешь объясняться по-человечески? Ты же свободно владеешь французским языком. Объясни четко и понятно, чего ты хочешь.

— Я полагаю, что ты вполне могла бы справиться с управлением домашним хозяйством. А слуг можешь нанимать сама, столько, сколько посчитаешь нужным. В рамках, естественно, наших финансовых возможностей.

— Наших? Ты что, решил включить мои будущие доходы от картин в общий бюджет? Но я их еще не получила.

— Какая-то ты сегодня недогадливая. Я имею в виду, что в семье обычно женщина отвечает за хозяйство и общие расходы. Независимо от того, кто добывает деньги.

— Еще менее понятно. О какой семье ты говоришь? Если ты имеешь в виду гражданский брак, то…

— Нет, я имею в виду нормальную семью. Помнится, я уже объяснялся тебе в любви. Так вот…

— Ференц, почему я должна выбивать из тебя каждое слово?

— Не перебивай, пожалуйста. Мне и так не просто сказать то, что я хочу. Я давно хотел поговорить с тобой по этому вопросу. Но все как-то не решался. Так вот, я хочу сказать, что мы прожили вместе два месяца. Это и много, и мало. Зависит от того, как смотреть. Но, во всяком случае, мне хватило времени понять, что я не хотел бы расставаться с тобой и дальше. Поэтому я хочу, чтобы мы стали нормальной семьей. Мужем и женой. Я понимаю, что это для тебя неожиданно. Я тебя не тороплю. Ты можешь подумать.

— У тебя какой-то странный способ делать предложение. Начинать с хозяйственных вопросов, а потом уже переходить к главному. Лучше бы наоборот. Ты хороший человек, и я очень благодарна тебе за все. За твою творческую помощь. Я тоже люблю тебя. Но твое предложение, действительно, для меня очень неожиданное. Так что мне надо подумать. Пойми меня правильно. Я тебе доверяю, но это очень серьезный шаг. Я уже один раз сделала ошибку. Надеюсь, ты меня поймешь.

— Да, конечно. Я же сказал, что вполне могу подождать.

На выразительном лице Ференца сразу же отразились все его переживания, и в первую очередь — чувство разочарования. Даже скорбные складки появились возле рта. Насупился, губы надул. Типичный вид обиженного ребенка. Родители не купили приглянувшуюся игрушку. Видимо, предполагал, что она радостно кинется ему на шею и начнет выяснять, на какое время намечена свадьба.

— Хорошо, Ференц. Не расстраивайся. Я же не ухожу от тебя. У нас будет достаточно времени обсудить этот вопрос. Ты же не собираешься со мной расставаться в ближайшие дни?

— Странный вопрос после того, что я тебе сказал. — Он даже отвернулся. Такое впечатление, что вот-вот заплачет. Прячет от нее глаза, чтобы не показать свою слабость.

— Тогда давай пока займемся хозяйственными делами. Я же должна как-то подготовиться к новой роли. Связанной с изменением статуса. — Она улыбнулась и даже слегка скопировала его интонацию, что, кажется, благотворно подействовало на разочарованного влюбленного.

Воспрянувший духом Ференц тут же переключился на проблемы подготовки к встрече с господином Калиопулосом.

— Я хочу вернуться к проблеме обеда. Греки очень много внимания уделяют кухне. Можно даже нанять на время обеда пару официантов-греков. Сделаем ему приятное. И насчет вина надо подумать. Подготовим ассорти. Например, греческий коньяк «Метакса», что-нибудь из венгерских белых вин подберем и добавим твое «Божоле розе». Прекрасный винный букет получится. Международный. Да, пожалуй, это хорошая мысль. — Мысленно он уточнил для себя, что желательно пригласить не официантов, а официанток. Юных, раскованных и сексуальных. Во вкусе гостя. Но это уже не для женских ушей.

— Да, это хорошая идея. А, кстати, когда ты собираешься расстаться со своей суровой домоправительницей?

— Как только ты дашь согласие на вступление в брак.

— Это смахивает на шантаж.

— Что поделать! — Он картинно пожал плечами, оживая прямо на глазах и устремляясь с новыми силами в бой за свое счастье. — В любви, как на войне, все средства хороши. Наверное, я все же произвел на тебя недостаточное впечатление как мужчина, раз ты колеблешься. Может быть, ты дашь мне возможность еще раз попробовать?

— Господи, Ференц. Неужели опять в постель?

— Что поделаешь, дорогая. Приходится. Если не удалось покорить тебя штурмом, то попробую взять измором.




Кристос, как всегда, был неотразим. Одетый шикарно, с иголочки, в слегка консервативном стиле. Как и положено крупному бизнесмену. Элегантный, идеально сидящий на нем костюм, сшитый на заказ в Лондоне, прекрасно скрывал некоторые недостатки его фигуры, вызванные склонностью к чревоугодию. Светло-коричневого цвета, с тонкими золотистыми полосками. Бледно-желтая рубашка и однотонный галстук в цвет костюму, бежевые плетеные летние туфли на ногах. В левой руке портфель из натуральной кожи, естественно, тоже коричневатого цвета. За ним носильщик тащил огромный пластиковый чемодан на колесиках. Как легко догадаться, тоже коричневого оттенка. И всего один золотой перстень на руке. Правда, весьма массивный.

Почему-то при виде этой желто-коричневой палитры Ференцу вспомнилось, как в одном из географических изданий, кажется, в «Нэшнл Джиогрэфик», он прочитал о том, что бедуины-кочевники в Сахаре, при всей бедности цветовой гаммы в этой пустыне, различают двадцать шесть оттенков желто-коричневого цвета. Верблюды их главное богатство, отсюда, наверное, и такое внимание к их цветовым особенностям. «Верблюжья расцветка», как у господина Калиопулоса. Он невольно фыркнул. К счастью, вовремя подавил усмешку. Нельзя обижать столь дорогого и нужного гостя.

Гостя, умеющего производить впечатление на женщин. Такая вот странная магия. Поэтому Ференц не поленился и съездил в аэропорт для встречи дорогого родственника, хотя тот мог бы и сам добраться на такси. Главным образом для того, чтобы заранее обсудить с ним некоторые деликатные вопросы. Чтобы не уединяться потом для мужских объяснений и не грозить из-за спины дамы кулаком.

Господин Калиопулос оказался вполне понятливым. В своем специфическом моральном кодексе он четко различал нормы поведения в отношении любовниц знакомых, их жен и кандидаток в жены. Правда, не всегда их соблюдал, особенно в отношении жен. А вот невеста — это святое. Нельзя. Ни под каким видом. В греческой общине на это смотрели особенно строго. Вплоть до кровной мести. Потом, когда выйдет замуж, это уже другое дело.

Конечно, пришлось слегка надавить на него, для страховки. Ференц даже прибегнул к шантажу, предупредив, что в случае нежелательных поползновений его мать узнает всю правду о том, какой растленный тип ее греческий муж, такой с виду примерный семьянин.

Кристос невозмутимо выслушал грозные речи, равнодушно попыхивая манильской сигарой, а затем добродушно произнес:

— Я все понял, мой юный Друг. Я предвидел это еще в прошлый раз, когда мы сидели в греческом ресторане и вели переговоры о возможности новой выставки. Ты, действительно, по-настоящему влюбился. Можешь быть спокоен. Ты же мой сын, мой ближайший родственник. Посягать на твою невесту для меня все равно, что заниматься кровосмешением. Табу. Полный запрет. Если хочешь, я на нее даже не буду смотреть. Дать тебе клятву на крови? Или и так поверишь?

— Да нет, обойдемся без клятв. Но ты меня понял.

— Естественно. Будем считать, что договорились. Только не воспринимай, пожалуйста, мелкие знаки внимания как домогательства. Она все же женщина и, как я понял, фактически уже хозяйка дома. По крайней мере, хотя бы цветы я могу ей преподнести? Или духи? Кстати, надо заехать в цветочный магазин по дороге. Мы же должны как-то познакомиться. Она ведь, в перспективе, тоже станет моей родственницей, если ты не передумаешь. И мне придется отчитываться перед твоей матерью, описывая в деталях ее потенциальную невестку. Так что, так или иначе, но мне придется с ней общаться и разговаривать. В общем, не реагируй на мелочи, не раздувай мыльные пузыри, а крупных проблем не будет. Это я тебе гарантирую. Кстати, ты говорил по телефону о том, что можешь предложить для выставки кое-что из ее работ. Это, действительно, серьезные работы? Или ты просто ей протежируешь, как будущей жене?

— Кристос, ты же меня знаешь не первый год. Я всегда четко отделял личные дела от работы. Я никогда тебя не подводил. Говорю тебе, как эксперт. Ее работы заслуживают того, чтобы их увидела публика. Впрочем, ты и сам вскоре их оценишь. У тебя достаточно развитое творческое и коммерческое чутье. Если я и был как-то ослеплен, то ты сможешь исправить мою ошибку. Ты волен решать, что делать с ее картинами. Бизнес есть бизнес, у него свои правила. Кристель это прекрасно понимает.

— Ну, ну, мой юный друг, — польщенным и слегка покровительственным тоном отреагировал на его предложение Кристос. — Не надо заранее драматизировать. Я верю в твой художественный вкус и твои экспертные способности. Надеюсь, что ты не растерял их за последнее время, даже если все эти недели не вылезал из постели. — Он лукаво подмигнул и громко рассмеялся.




Кристель, одетая в открытое платье цвета слоновой кости и такого же цвета туфли на высоких каблуках, стояла у окна со стаканом апельсинового сока в руке, поглядывая на типичный лондонский пейзаж, почти закрытый от нее моросящим дождем. Она беседовала с почтенным джентльменом, оказавшимся одним из газетных магнатов с Флит-стрит. Как сказал бы дядюшка Кристос, весьма полезное знакомство. Кристель светски улыбалась, вполуха слушая разглагольствования собеседника. К сожалению, он говорил на английском, старательно демонстрируя идеальное оксфордское произношение и аристократический снобизм.

Ее английский оставлял пока желать лучшего. Однако, к счастью, от нее и не требовалось особого понимания и многословия в этом диалоге. Фактически, он с самого начала протекал в режиме монолога. Газетный магнат вполне справлялся за двоих, позволяя ей спокойно думать о собственных проблемах. В том числе, подводить предварительные итоги семейного мероприятия, первой акции триумвирата «Ференц — Кристель — Кристос». Удачно подобрались имена, ничего не скажешь.

Выставка, проходившая вот уже третий день в Лондоне, имела феноменальный успех. О ней уже писали в газетах и показывали по нескольким каналам в ряде телевизионных программ. Ее даже посетили особы из королевской семьи. Жаль только, что не смогла приехать мать Ференца, занятая участием в работе какой-то международной женской конференции, и Женевьева, успевшая выйти замуж за какого-то австралийца и улетевшая вместе с ним на родину кенгуру.

Да, сколько впечатлений сразу… Какая резкая смена жизненных декораций. Придется, наверное, брать уроки английского языка и светских манер. У того же Ференца, например. У него блестящий «американский английский», а также манеры прирожденного аристократа.

Конечно, ее участие в мероприятии выглядело довольно скромно. Но это ведь только начало. Первая ступенька в ее творческой карьере. Настоящая жизнь только начинается. Все, что было до этого, не в счет. Это был просто несколько затянувшийся подготовительный этап. За исключением, конечно, тех дней и ночей, которые были потрачены на работу с кистями и красками. И тех, которые были проведены в жарких объятиях одного ненасытного мужчины и известного художника. И, похоже, не без последствий.

Кстати, об этом тоже надо с ним поговорить. И лучше не откладывая. Результаты скоро будут налицо. Ее и так уже начало поташнивать от запаха красок и растворителей. Так что с мольбертом придется на время расстаться. Например, ограничиться карандашом и альбомом. Или начать писать стихи, вместо Ференца. А то у него что-то не получается. Поэтический дар в нем пока не проснулся.

А вот и он сам. Вместе с преуспевающим родственником, главным организатором и душой этой выставки. Газетный магнат весьма неохотно отпустил даму. Видимо, со столь внимательной, терпеливой и милой собеседницей ему не часто приходилось встречаться.

Они втроем прошли в комнату, где был организован небольшой буфет с напитками, и пристроились у одного из столов, чтобы вполголоса обсудить свои коммерческие и личные дела.

— Так вот, моя будущая родственница. Хочу похвастать твоими, ну и своими, конечно, успехами. В присутствии твоего будущего мужа. Ты, конечно, еще не дала согласие, но для меня это не имеет значение. Это пустая формальность. Так вот, дети мои. Слушайте, внемлите и гордитесь мною. Кристель выставила на продажу всего шесть картин, и на все шесть у меня уже есть покупатели. С первого дня. Я не стал это сразу вам говорить, чтобы не сглазить. Даже устроил небольшой импровизированный аукцион. Удалось поднять начальную цену почти втрое. Кроме того, я намекнул кое-кому, что это цена первого дня. К концу выставки известность автора возрастет, и стоимость картин, естественно, резко поднимется. Так что все довольны. Покупатели теперь считают, что совершили весьма выгодную сделку. Мы тоже не в обиде. Я тут напишу на бумажке даме, на какую сумму она может рассчитывать. Это наша с ней коммерческая тайна. Если захочешь поцеловать меня в знак признательности, Кристель, то не стесняйся. Я это заслужил. А ты, Ференц, отвернись и заткни уши.

Кстати, моя дорогая родственница, — прошептал он, — это те же коллекционеры работ Ференца. Я внушил им идею о том, что в комплекте с работами его жены их коллекции будут намного оригинальнее и полнее. И у меня уже есть предварительные договоренности с теми же лицами на твои будущие работы. Но твоему спутнику об этом незачем пока знать. — И затем громко добавил: — Можешь открыть глаза, друг мой. Главное, конечно, ребята, это вы сами. Ваши художественные дарования. Если бы не ваше мастерство, никакие бы мои ухищрения не помогли. Теперь о твоих картинах, Ференц. Я могу говорить открыто?

— Да, конечно. У меня от Кристель нет никаких тайн.

— Вот и прекрасно. Это упрощает дело. Кстати, надо бы смочить горло. А то у меня от таких цифр как-то сразу все внутри пересыхает. Кристель, тебе что налить? Шампанское? Или, может быть, сухое красное вино?

— Спасибо, не надо. Я не пью спиртного.

Дядюшка Калиопулос как-то забавно почмокал губами, задумался, что-то подсчитывая, затем хитро улыбнулся и даже подмигнул, косясь на ее живот.

— И давно не пьешь?

— Ну, пожалуй, уже почти месяц.

— А чего же молчишь?

— Вы это о чем? — поинтересовался Ференц, влезая в их разговор. — Или это меня опять не касается? — ревниво продолжил он.

— Да нет, почему же. Очень даже касается. Похоже на то, что у меня вскоре будет внук. Или внучка. А может, сразу двойня родится? Тебе, Ференц, кого больше хочется?

Потенциальный родитель недоуменно открыл рот, собираясь что-то сказать, но не успел. Всех троих пригласили на очередную пресс-конференцию. Пришлось вновь рассказывать о своем творчестве, о своей жизни и о своих планах, отвечать на массу как умных, так и не очень умных вопросов. Кристель особенно донимала одна активная суфражистка из женского журнала, свободно владеющая французским, намекая на сексуальные отношения между мэтром и его ученицей. Наверное, навела справки.

Ее спас от неприятных и бесцеремонных вопросов сам Ференц. Он нарушил привычный порядок пресс-конференции, взял в руки первый попавшийся микрофон и заявил:

— Хочу сделать маленькое объявление. О моей помолвке со стоящей рядом прекрасной дамой и очень талантливой художницей, которая любезно согласилась выставить свои картины вместе со мной. Именно это обеспечило такой триумф данному мероприятию. Кстати, после венчания мы планируем совершить свадебное путешествие на мою родину, в Венгрию, которую я покинул очень давно, еще в детстве. Но я помню о ней. Она очень красивая. И я хочу, чтобы моя будущая жена тоже смогла разделить со мной эту красоту. Может быть, после этой поездки вы увидите наши новые картины.

Он выключил микрофон, повернулся к Кристель и тихо добавил:

— Извини, что не согласовал эту речь с тобой. Но, как выяснилось, ты тоже не обо всем меня информируешь. Так что мы квиты. Я рассчитывал на то, что после публичного заявления ты не сможешь мне отказать в официальном согласии. И на брак, и на поездку в Будапешт. Поедем на моей машине. Или на твоей новой. Я тут уже присмотрел весьма приличный «ягуар». Но выбирать будешь ты, на свой вкус. Покажу тебе Будапешт с высоты, с горы Геллерта. Пройдемся по набережной, посетим Рыбацкий бастион и Королевский дворец, побываем в соборе святого Стефана… Но это все впереди. А сейчас, для большей уверенности, я все же хочу спросить тебя официально, при свидетелях.

Он вновь включил микрофон и торжественно отчеканил на своем безупречном английском:

— Хотела бы ты, Кристель, свет очей моих, стать моей женой, чтобы быть вместе со мной в дни горести и радости, чтобы растить вместе наших будущих детей?

— Конечно, да! — Она повторила эту фразу дважды, на двух языках, потом обняла Ференца под громкие аплодисменты присутствующих.

Он достал из кармана маленькую синюю коробочку и извлек из нее золотой перстень, весело искрящийся в том месте, где положено находиться бриллианту. Затем пояснил, на этот раз на французском:

— Я давно ношу с собой это изделие, на всякий случай. Протяни, пожалуйста, пальчик…

Выключив микрофон, он добавил лукаво:

— Тебе не кажется, что мы зря теряем время? Не мешало бы перед поездкой в Будапешт заняться с тобой венгерским языком.

— Конечно, дорогой. Мне будет весьма приятно работать с живым франко-венгерским словарем в таком роскошном издании. Кстати, а как будет по-венгерски «я очень люблю тебя и хочу прямо сейчас»?

— Мне почему-то кажется, что мое объяснение гораздо лучше и нагляднее прозвучит в постели.

— Так чего же мы ждем?! Поехали!